Уранотипия

Тогда перед Петром Петровичем лежали пологие холмы Подолья. Как военный человек он предпочитал открытое пространство, подходящее для быстрого маневра. В горах воевать тяжело, там к двум измерениям прибавляется третье, и артиллерийские расчеты усложняются. А тут все было прекрасно — и слабая крутизна склонов, и мягкие извивы дорог.

«Цвет карты этих мест, — думал капитан Львов, — умиротворяющий зеленый, мирный и спокойный, меж тем гористая местность окрашивается в разные оттенки коричневого и красного, внушающие тревогу».

На душе у Львова было беспокойно, потому что дело, что влекло его, было щекотливым. Он плыл в коляске сквозь эти холмы, и наконец на горизонте появилась белая россыпь городских построек.

В этот момент Петр Петрович понял, что сон накатывает на него большой морской волной. Он ткнул возницу в спину, и тот свернул на постоялый двор.

Хозяин испугался бумаги с печатью, которой взмахнули у него под носом, и тут же ввел Львова в комнату, чистенькую, но с подозреваемыми клопами. Клопы действительно тут же обнаружились, но это не помешало заснуть.

Львов понимал, что оттягивает свое дело. Он был послан с частным предупреждением начальства в ***ский полк, которым командовал его старый знакомый. На командира был сочинен донос, и начальство предупреждало скандал. Отказаться от деликатного поручения было нельзя, согласиться тяжело, и, судя по всему, в полку брали крупно, мимо чинов, и что делать с этим — непонятно. Капитана послали предупредить, всего лишь предупредить, но и это уже было преступлением, хотя формально капитан направлялся для исправления карт в этой местности.

Его выбрали для этого щекотливого дела оттого, что Львов был знаком с полковым командиром еще по Бессарабии. Тот двигался по службе верно и споро — сам Государь сказал, что полк не хуже, чем в гвардии, и вот какая вышла оказия.

Львов, комкая под головой соломенную подушку, вспомнил, что первый раз встретил Павла Ивановича подполковником, но тоже весной. Тут все начало мешаться, явь была неотделима от сна, а сон от воспоминаний.

Весна в тот год была долгой, холод никак не отступал, ведя арьергардные бои, что было весьма плохо для южных урожаев. Однако ж никто не думал об урожаях, думали о возмущении Ипсилантия. Только об этом и говорили в кишиневском ресторане, где Петр Петрович Львов, штабной офицер, скрывался от полуденного зноя. Он ждал приказа о переводе, и время текло местным вином, разбавляемым безбожно. Сперва думали, что эта война последняя в истории, Антихрист повержен, и дело офицеров — пить в парижских кабаках и ходить к девице Ленорман за справками о будущих назначениях.

Но потом вышло, что ни турки, ни персы не знали, что война последняя, и армия втянулась в границы Империи, чтобы переходить их теперь уже в южных и восточных направлениях.

Остался только гигантский долг в парижских заведениях, который выплачивало благородное начальство. Назначения задерживались, места оказались заняты. Нравы у границы оставались вольными, а в офицерах еще был задор.

Кровь была горяча, они, в сущности, были молоды и юны, тридцатилетние казались стариками, а те, кому за пятьдесят, выходили чем-то вроде дряхлой рассохшейся мебели екатерининских времен.

Над ресторанной скатертью, не вполне чистой, как и все здесь, летали колкости и bonmots, жизнь казалась огромной как степь, а собеседники — полубогами. Вино часто превращает любые слова, свои и чужие, в Соломонову мудрость. Перейдет ли Вторая армия Прут, помогая грекам, а если перейдет, то где остановится, то есть увидит ли оскверненная Святая София блеск русского штыка? «Но между нами договор, — возражал кто-то из штатских, — слово императора порукой миру». Его не слушали.

Тогда-то Петр Петрович и познакомился с Павлом Ивановичем. Тот был крепок и основателен, ходил в адъютантах и тоже ждал нового назначения. Павла Ивановича государь осыпал орденами, и было за что — он прошел всю войну, был тяжело ранен в Бородинском сражении, а теперь занимался делами секретными и опасными.

Офицеры некоторое время разговаривали осторожно, ходили вокруг да около, будто два хищника, что кругами ходят в одной клетке, повернув друг к другу головы. Общие именины добавляли доверия в беседе.

А потом Павел Иванович заговорил о справедливости, Петр Петрович его поддержал, и по всему выходило, что терять юношеского задора нельзя, и справедливость должна быть водружена над миром, как знамя над взятым редутом. Львов знал, что его собеседник тайным образом ездил в Молдавию, но даже то, что знали все, нельзя было упомянуть вслух. Хоть шпионство несовместимо с офицерской честью, но Павел Иванович, служивший с Ипсилантием в кавалергардах, теперь тайно виделся с ним на той стороне.

Вдруг он наклонился к Львову и тихо произнес:

— Сам наш герой, я полагаю, только орудие в руках скрытой силы, которая употребила его имя точкою соединения.

Это было не нужным знанием, то был акт доверия.