Уранотипия

Рядом с ними крутился молодой чиновник, посланный сюда из Одессы с какой-то инспекцией, и рассказывал, что Ланжерон там выдает паспорта всем, кто хочет присоединиться к восстанию. Львов хорошо знал тип этих опоздавших на войну юношей. То, что они разминулись с Бонапартием на год-два, было их трагедией. Что возраст? Сыновьям Раевского под Салтыковкой было семнадцать и одиннадцать, а от этих судьба отвела славу, и теперь им хотелось пристать к чему-нибудь героическому и смутному. Вступить в Этерию (которую, путаясь, часто называли Гетерией), в сказочную дружину греков, бьющуюся с османами, погибнуть за счастье славян… Им все нужно собственной смертью утвердить свою гордость. Да полноте, никто не покушается ни на вашу гордость, ни на вашу славу. И точно, чиновник с жаром произнес:

— Вот, к примеру, Ипсилантий. Он генерал-майор русской службы, он потерял руку под Дрезденом, а теперь дерется с турками, как...

Оттого молодой чиновник, как и все, много говорил о греках, османах, ну и, разумеется, о поэзии.

Петр Петрович и Павел Иванович, которые были старше юнца лет на шесть, смотрели на него с некоторым удивлением. Разговора, который набухал между ними, как грозовая туча, полная неясных предзнаменований, не вышло, и Павел Иванович видным образом злился.

Так вышло, что Львов вышел на улицу вместе с чиновником. Тот смотрел на него волком.

— Позвольте-с, — начал юноша. — Вы, верно, считаете меня пустым человеком?

Голос его был напряжен, и Львов подумал, что этот петушок, чего еще, хочет сделать вызов. И он убьет (в этом Петр Петрович был уверен) мальчика, который принимает свой эгоизм за честь, а потом, после убийства мальчишки, затоскует. Поэтому Львов внимательно посмотрел в глаза молодого чиновника и сказал:

— Вовсе нет. Вы умны, а ум я ценю больше прочих качеств. Но вам тесно в этой дыре, если вы к ней себя приноровите, то погибнете.

Чиновник вдруг расхохотался и сказал, что оба его сегодняшних собеседника — и Петр Петрович, и Павел Иванович — умные люди во всем смысле этого слова. Вот Павел Иванович говорит «Mon cœur est matérialiste, mais ma raison s’y refuse», и это в высшей степени прекрасно.

— Я с ним вел разговоры и метафизические, и политические, и нравственные. Он один из самых оригинальных умов, которых я знаю, — продолжил чиновник.

Петр Петрович решил было, что эта болтовня никогда не кончится, но тут подъехала коляска с какой-то дамой, что стала подавать новороссийскому чиновнику непонятные знаки. Молодой человек свернул разговор, будто спрятал рукопись в карман, и простился с Петром Петровичем — хоть и чересчур пылко, но быстро.

 

 

X

(украинская ночь)

 

 

И чрез несколько минут все уже уснуло на селе; один только месяц так же блистательно и чудно плыл в необъятных пустынях роскошного украинского неба. Так же торжественно дышало в вышине, и ночь, божественная ночь, величественно догорала. Так же прекрасна была земля, в дивном серебряном блеске; но уже никто не упивался ими: все погрузилось в сон. Изредка только перерывалось молчание лаем собак, и долго еще пьяный Каленик шатался по уснувшим улицам, отыскивая свою хату.

Николай Гоголь

 

Львов проснулся на рассвете, когда петух еще только начал чистить горло.

Вокруг дороги и домов пластами туманов лежала украинская ночь. Он долго лежал на спине, изучая мушиные следы на потолке. Вдруг Львов услышал странный разговор, заставивший его подойти к окну. Внизу стоял офицер и обещал что-то человеку, стоящему спиной, по одежде и выговору — еврею. Львов видел только огромную шляпу и пыльный, будто посыпанный мелом, сюртук. Судиться у жида было в порядке правил, к тому же им часто не платили, а просто палкой гнали прочь. Но отчего это делать в столь ранний час и тайком — непонятно.

— Получится, — говорил еврей. — Обязательно получится. Только нужно еще денег. Для того чтобы получить гельд, нужен гельд.

Офицер соглашался, но объяснял, что гельд и не хватает.

— Мы же договорились, Соломон, — бормотал офицер с нотой унижения в голосе, и Львов отошел от окна, чтобы не слушать, как офицерская честь трещит под напором золота.

Когда он сошел вниз, хозяева еще спали, и босая девка поставила перед ним рассыпающийся шрапнелью сыр и кислое вино в кувшине.

Утренний холод нравился Петру Петровичу, ему все нравилось, особенно после легкого стакана вина. Все прекрасно, если бы не слухи о растрате казенных сумм полковником.

Он был принят полковником в обед, время святое и свободное от службы. С крыльца бросился прочь молодой офицер, чрезвычайно похожий на утреннее видение. Вообще же, офицеры тут не ходили, а бегали.

Львова провели к хозяину. Стол был прост, но обилен. Они вспомнили былое, Париж и девицу Ленорман. Павел Иванович молвил с некоторым удовлетворением рационалиста:

— Она сказала, что меня ждет виселица. В России не вешают дворян, а я не склонен к греху самоубийства. За мной пошел друг мой, Сергей, и Ленорман, раскинув карты, стала и его по привычке пугать виселицей. Наверное, именно тогда я стал окончательным матерьялистом.