Уранотипия

Представления у нового Государя не имелось. Вместо него он лелеял радость от успешной войны на Кавказе и от удачного похода в Польшу. Но дело Кторова оставалось медленным, как жернова Господних мельниц, — медленным, но верным.

 

 

XII

(смерть на востоке)

 

 

Между которыми разговорами сказал и то, что мор зачался в Риге бутто такою притчиною, что часовой их видел, что с курляндской стороны чрез реку к городу Риге переплыла собака о двух головах.

Гистория Свейской войны

 

Русские картографы высохли под палестинским солнцем, как высыхают абрикосы, выложенные ковром на раскаленные камни дороги.

Путешественники проезжали мимо какого-то селения, и Львов увидел человека в колодках, рядом с которым стояли два турецких стражника. Стражники стояли так, что тень стены падала на них, а сгорбленный человек жарился на палестинском солнце.

Подполковник еще раз посмотрел на человека в колодках и вспомнил о пленных. Неизвестно, в чем провинился этот, но Львов видел на Востоке множество наказанных.

Пленных тут не щадили — турки были скоры на расправу.

Один англичанин, которого он встретил тут, рассказал ему примечательную историю. Это был, правда, не англичанин, а шотландец, а Львов давно понял, что у всякой империи есть не одна гордость, а несколько. Эти частные, национальные гордости сплетены в общий канат, и, говоря с воинами империи, не надо задевать их национального чувства.

Эти чувства все равно есть, как у шотландцев и валлийцев, так и у русских горцев и казаков. Воины империи по одним дням чувствуют себя частью целого, а по другим — частью малого народа. Играя на этом можно добиться если не дружбы, то откровенности.

Этот шотландец, встреченный Львовым в прошлом году в Алеппо, побывал когда-то в Индии. Он рассказывал, что на востоке, вернее там, что было далеко к востоку от этих мест, жизнь пленного ничего не стоит. Дикари сжирают их, зажаривая на костре.

Львов скептически относился к рассказам путешественников о каннибалах, но допускал разное. Люди жестоки, и наивные народы ничуть не менее жестоки, чем народы просвещенные.

Он вспомнил о раненых, брошенных в горящей Москве, о старике-деревяшке, и посетовал, что сейчас к пленным недостаточно милосердны.

Английский шотландец поморщился.

— Да отчего же? Они даже принимаются в службу. Но это все от бедности на ученых людей — враг, если он настоящий враг, никогда не может служить тебе. Он может стать союзником, но не слугой. Я как раз не сторонник пленения.

— Что же вы предлагаете…

— Именно. Пленных брать не следует. Это в наших джентльменских войнах одни профессиональные офицеры стараются поменьше убивать себе подобных, только одетых в мундиры другого цвета. Людей нашего сословия вообще немного, — объяснил шотландский англичанин, — а тут земля родит дикарей, даже будучи выжженной солнцем, без единой капли дождя.

— Начнете резать пленных, так и вас не пощадят. — Львов обнаружил рациональный аргумент в этом разговоре.

— А здешние нас все равно не пощадят. Будь мы ангелами во плоти — они режут всех, включая женщин и детей, осознавая слабину. Помяните мои слова — войны будущего будут вовсе без пленных.

— Я предложу вам другой ответ. — Львов помедлил. — Сухая логика говорит нам, что человек, не рассчитывающий выжить, будет драться до последнего. Война станет еще более ожесточенной, и враг будет драться до последнего вздоха.

— Они и так дерутся до последнего вздоха, потому что их рай полон плотских удовольствий и напоминает хамам. Кровожадность всегда проявляет слабый — тут рубят головы как струсившим и бежавшим, так и сдавшимся в плен. Восток изобретателен на казни. Мне иногда начинает казаться, что разлитая в этом воздухе жестокость имеет рациональное начало — одни режут пленных, другие знают об этом и режут, в свою очередь, сдавшихся. Оттого никто не склонен к сдаче.

— Говоря по-вашему, своих надо стращать, а чужие пусть идут на запах похлебки? В остальном позволю с вами не согласиться. Не нужно убивать много, нужно просто победить. Иначе мы получим ожесточенное сопротивление там, где враг должен был получить похлебку, а мы — крепость. Гуманность всегда рациональна, раненый враг лучше убитого, он просто выходит из боя, и его несут в лазарет.

— Вы идеалист, тут раненых просто добивают. Своих, замечу. И в этом некоторое милосердие. Здесь в пленном только один прок — за него можно взять выкуп. Если выкупа нет или его ждут слишком долго, обычай велит резать. Но я чувствую этот ваш идеализм, он сочится из каждого вашего слова. Помните швейцарцев? Они были самыми беспощадными и клялись пленных не брать, а врага убивать тут же. Во время Старой цюрихской войны они перерезали сдавшийся гарнизон Цюриха. Да что там, это у нас с Перикла, вы ведь тоже зубрили его речь?

После большой войны я задавался той мыслью, что дело может быть в вашей вере — промежуточной между востоком и западом. Недостаточно фатализма, чтобы не делать ничего в вашем климате, и его слишком много, чтобы верить в прочность чего бы то ни было.