Урановый рудник

Плечо и бок отзывались на каждое движение болью, протестуя против столь вольного с собой обращения, но батюшка не обращал на боль внимания: раз болит, значит, жив еще, не помер. Ничего, недолго уже, скоро болеть перестанет — раз и навсегда перестанет, надо полагать…

Гадать, где, за какой из многочисленных дверей, находится логово человека-медведя, долго не пришлось: к нему вела дорожка, за годы протоптанная тяжелыми подкованными сапогами. Пол в коридоре оказался неожиданно чистым, но там, где люди ходили чаще всего, краска с досок облупилась, ободралась до серого от въевшейся грязи дерева.

Отец Михаил прошел по этой дорожке, сетуя на то, как она коротка, и, не давая себе времени на раздумья, толкнул дверь.

Сидевший за столом у окна человек поднял голову на шум и удивленно уставился в дуло наведенного на него автомата. На столе перед ним была расстелена топографическая карта, вся исчерченная красным карандашом; сам карандаш был зажат в правой руке, а в левой дымилась сигарета. Картина освещалась стоявшей на краю стола керосиновой лампой, отражавшейся в черном стекле незанавешенного окна, как диковинная оранжевая луна.

— Эт-т-то что еще за явление природы? — с растяжечкой спросил Кончар, явно усмотревший в этом нежданном вторжении обычное нарушение дисциплины и установленного порядка, которое можно пресечь в корне одним грозным окриком.

— Покайся, сын мой, — предложил ему отец Михаил.

Серо-стальные глаза человека-медведя мигнули и прищурились: он наконец узнал позднего визитера. Открытие было, надо полагать, ошеломляющее, но в лице Кончара не дрогнул ни один мускул.

— Ба, — сказал он негромко и положил карандаш поверх карты, прижав ладонью, чтобы не покатился. — Кого я вижу! Вот, значит, для чего ты бороду-то сбрил…

Он начал медленно, осторожно вставать со стула. Отец Михаил не возражал: так же как сам Кончар во время памятной схватки в яме, батюшка хотел предоставить противнику хотя бы видимость шанса. Он лишь повел стволом автомата, продолжая держать Кончара на мушке и между делом примечая все: и стоящий в углу на растопыренных сошках ручной пулемет, и лежащий на краю карты, как пресс-папье, снятый с предохранителя «Калашников», и расстегнутую кобуру у Кончара на поясе, и стальной сейф с приоткрытой дверцей в другом углу, и опасное поблескиванье бегающих из стороны в сторону, ощупывающих, примеривающихся Кончаровых глаз.

— Я обдумал твое предложение, — сказал отец Михаил, — и пришел сообщить о своем решении, не дожидаясь завтрашнего вечера.

— А стоило ли так спешить? — вкрадчиво спросил Кончар. Он уже стоял во весь рост, и рука его, скользя по карте, едва заметно, по миллиметру, подбиралась к автомату. — Ну, что же ты решил?

— Не подходит, — объявил отец Михаил.

Кончар разочарованно вздохнул, как будто, учитывая обстоятельства, мог ожидать другого ответа, и, к удивлению отца Михаила, убрал правую руку от автомата. Впрочем, удивляться тут было нечему: опытный боец, Кончар наверняка понимал, что схватить автомат и навести его на противника не успеет.

— Зря, — сказал Кончар и, как ни в чем не бывало, затянулся сигаретой. Сделав всего один шаг в сторону, он вышел из-за стола, и теперь его и отца Михаила разделяло каких-нибудь три метра пустого пространства. — И что ты намерен делать?

— Покайся, — снова предложил отец Михаил вместо ответа. — Бог милостив, он все может простить тому, кто искренне раскаивается в своих прегрешениях.

— Пропадешь, дурень, — сказал Кончар и сделал шаг вперед. Это получилось у него мастерски — так, что сам шаг отец Михаил как-то проворонил, а лишь удивился, поняв, что расстояние между ними заметно и необъяснимо сократилось. — Из лагеря живым не выйдешь, даже не мечтай.

— Значит, каяться ты не будешь, — констатировал батюшка.

Он вдруг почувствовал, что этот ненужный, никчемный разговор пора заканчивать; пожалуй, если бы не Синица, которой требовалось хоть какое-то время, чтобы в темноте добежать до машины, разговор этот не стоило и затевать. Вся сцена начинала заметно отдавать дешевой мелодрамой, чего батюшка, мягко говоря, не любил. Тут он заметил, как неуловимо переменилась поза Кончара, понял, что видит перед собой готового к прыжку хищника, и, преодолев наконец мощное внутреннее сопротивление, нажал на спусковой крючок.

Автомат знакомо забился в руках, наполняя комнату грохотом и дымом, в котором мерцали частые оранжевые вспышки. В момент первого выстрела Кончар резко подался вперед — это был тот самый отчаянный прыжок, к которому он готовился в продолжение всего разговора, — но пуля отшвырнула его обратно, и он остановился, вцепившись рукой в край стола, и стоял там, сотрясаясь от все новых и новых ударов, принимая в свое огромное тело остроносые автоматные пули, способные навылет пробить стальной рельс.