Урановый рудник

Правда, тут хитрость одна была. За деревянным-то забором, Гришка знал, проволочный стоит, да не один, не два даже, а целых три. Столбы бетонные, верхушками внутрь загнутые, а на них колючка ржавая — поди-ка, пролезь! И то было Гришке удивительно, что люди тут жили лесные, вольные, а забор свой колючий берегли как зеницу ока — чинили, когда надо, подновляли, и не бывало такого, чтоб не бродили меж рядов колючей проволоки часовые с автоматами. Ну, зато и не знал про них никто из посторонних. Тятька Гришкин, Степан Егорьев, да сам Гришка — вот и все, кто сюда со стороны безбоязненно захаживал и живым назад возвращался. А кого сюда не звали, кого тут не ждали, с тем разговор у Кончара короткий — обернется медведем, задерет дурака в яме, а после голову его безмозглую на кол насадит, чтоб вороны клевали…

Про головы на кольях Гришка зря подумал, сдуру, потому что отца Михаила было чуточку жалко. Вроде путный был мужик — здоровенный, как медведь, и работать умел, а главное — добрый, мухи не обидит, не чета Тришкиному тятьке. Что сказки глупые рассказывал, так это ему не в укор — мужики-то в поселке, как напьются, такого нагородят, что куда тому отцу Михаилу! Да если призадуматься, такие ли уж это сказки? Эвон, сколько на свете всякой всячины! А откуда все взялось? Ветром, что ли, надуло? А ветер тогда откуда?

Кончару-то, конечно, больше верилось — оно и привычно, и тятька велит, и вообще… Вот отец Михаил говорить мастак, а пускай бы попробовал хоть разок, как Кончар, в медведя перекинуться! Куда там! Правильно тятька говорит: нету за ним силы, болтовня одна, а на болтовню кто угодно горазд, языком брехать — не топором махать…

У ворот встретил Гришку еще один дозорный, а у первого ряда колючей проволоки — еще один. Оба раза Гришка исхитрился четко, без запинки выговорить непонятное слово «эксгибиционизм» и остался собой очень доволен — этакую чепуховину с лёту отбарабанить не всякому по плечу!

За последним рядом утонувшей в кустах, заплетенной вьюнками колючки открылся поселок — старые бараки под шиферными крышами, вытоптанный, выбитый ногами до голой земли пыльный плац, заброшенные мастерские, склады, мертвая котельная, двухэтажное кирпичное здание на отшибе — по Гришкиным понятиям, чуть ли не небоскреб, про которые ему мамка из книжки читала, покуда была жива. Ржавые рельсы узкоколейки тянулись мимо складов и упирались в каменный завал, закупоривший дыру в почти отвесном склоне. На рельсах, как и раньше, стоял старый, ржавый локомотив с выбитыми стеклами. Долгие годы ветер забивал пыль во все его щели и впадины, так что теперь трава и даже молодые деревца росли не только под ним и вокруг него, но и на нем.

Была у Гришки Егорьева мечта — посмотреть хоть разочек, как эта штука по рельсам катится, не говоря уж о том, чтобы самому на ней проехаться. Про двигатели он, как всякий деревенский пацан, все очень даже хорошо понимал — солярка там, цилиндры, клапана… Но это в машине. Грузовик — штука обыкновенная; Гришка, хоть читать еле-еле, с пятого на десятое, выучился, с грузовиком да с трактором был на «ты». А локомотив — совсем другое дело! Интересно, есть там руль или его вовсе нету? Ведь как-то же должна эта махина поворачивать, рельсы-то — они же не прямо положены, а вдоль склона вьются, изгибаются…

Но тут Гришка поравнялся с ямой и думать забыл про локомотив. Яма — это тебе не железо ржавое, это — яма, с ней шутки плохи… И не хотелось смотреть, да голова сама повернулась, скользнула глазами по длинному ряду вкопанных в землю ржавых железных шестов. Гришка до того уверен был, что увидит на шесте с краю знакомую бородатую голову, что поначалу даже не понял, чего там не хватает. А потом вгляделся внимательнее и сообразил: а поповой-то головы нету!

Вздохнул Гришка с облегчением: выходит, жив отец Михаил, хватило, значит, ума от сказок своих бабьих отречься, Кончару в ножки поклониться и в настоящих богов поверить — в тех, которых не только увидеть, но и пощупать иногда можно. Оно и к лучшему. Значит, встретятся они еще, потолкуют по душам, как, бывало, на крылечке магазина толковали, когда Гришка за хлебом да за папиросами для тятьки туда прибегал.

Народу в поселке, считай, и не было, только в сторонке, возле заброшенной котельной, кто-то колол дрова да старый колдун Грыжа сидел в пыли посреди плаца, скрестив под собой ноги, из стороны в сторону качался, слюни до земли развесив, и что-то непонятное бормотал — не то пел, не то выл, не то с чертями лесными совет держал. Дело было самое обыкновенное: Грыжа, как водится, напился отвара из мухоморов, и говорить с ним сейчас было без толку. Не ответит, а если ответит, можно такое услышать — сам потом пожалеешь, что с разговорами к нему полез. Духи — они все знают, все могут, их сердить нельзя. И Грыжу сердить нельзя, потому что он с духами знается. Осерчает — такую порчу напустит, что небо с овчинку покажется, сам смерти просить станешь…