Урановый рудник

Холмогоров еще не нашелся с ответом, когда из огорода бабы Груни донесся взрыв совсем уже несусветной брани. Затем оттуда раздался придушенный панический визг, и из-за угла дома пулей, прижав уши и, кажется, даже зажмурившись, вылетел Могиканин. Из пасти у него свисал, развеваясь во встречном потоке воздуха, пучок морковной ботвы.

Вслед поросенку, кувыркаясь, как австралийский бумеранг, из огорода вылетело суковатое березовое полено. Пущенное с завидной силой и меткостью, полено настигло Могиканина на полпути к проделанному им в заборе лазу и ударило чуть повыше закрученного штопором хвостика. Поросенок опять взвизгнул, не выпуская из пасти похищенной моркови, наддал и, протиснувшись в подкоп, был таков.

— Ворюга! — громко, на весь поселок, неслось ему вдогонку. — В суп тебя, на котлеты! Только попадись мне, изверг! Увижу — зарублю!

Хлесткие эпитеты и ужасные угрозы, которыми бабка Груня, не переставая, сыпала в адрес бессовестного похитителя моркови, перемежались большими внесмысловыми фрагментами, половины которых Холмогоров, попросту не понял. Завальнюк же, напротив, казалось, понял все до последнего слова и по достоинству оценил словарный запас бабки Груни. На лице у него появилось отсутствующее, мечтательное выражение — ни дать ни взять знаток и ценитель классической музыки, присутствующий при виртуозном исполнении своего любимого произведения.

Затем стало слышно, как бабка Груня немного другими словами, но тоже очень красочно и подробно принялась пересказывать кому-то — надо полагать, соседке — историю гнусного злодейства. Мечтательное выражение исчезло с лица заготовителя; он встряхнулся, как человек, ненароком задремавший средь бела дня, и со смущенной улыбкой обратился к Холмогорову.

— Что-то мне подсказывает, — заявил он, — что это надолго. Не желаете немного пройтись — так сказать, совершить легкий послеобеденный променад?

— С удовольствием, — согласился Холмогоров.

Они вышли из калитки и двинулись вдоль улицы куда глаза глядят, стараясь уйти как можно дальше от басовитых жалоб бабки Груни, разносившихся по всему поселку. Завальнюк шел, помахивая портфелем, как школьник, отпущенный с уроков. Скосив в его сторону глаза, Холмогоров вдруг заметил, что заготовитель исподтишка, но с большим интересом за ним наблюдает.

— Ну а вы? — спросил Завальнюк, нимало не смущенный тем, что его застали за довольно-таки нескромным подглядываньем. — Как ваше расследование — продвигается?

— Расследование? — переспросил Холмогоров, постаравшись вложить в это слово как можно больше изумления и подпустив для верности чуточку презрительного начальственного холодка: дескать, что ты несешь-то, родимый, какое расследование? Я тебе кто — участковый?

— Ну, вы можете называть это как угодно, — со своей простецкой улыбкой ответил Завальнюк. — Однако, когда кто-то ходит по поселку и расспрашивает всех об исчезнувшем священнике, выглядит это как расследование. Да вы не смотрите на меня так, я же из простого любопытства! Обожаю, знаете ли, детективы, но непременно со счастливым концом: чтобы все узлы распутались, все положительные герои остались живы и нашли свое счастье, а злодеи чтоб понесли суровое, но заслуженное и справедливое наказание.

— Да, — согласился Холмогоров, — это все любят.

— Но не всегда получается, правда? — подхватил Завальнюк. — Вот у нас в заготконторе однажды был случай…

— Вы знаете, Петр Иванович, — не совсем вежливо перебил Холмогоров, — по-моему, нам с вами необходимо поговорить.

— Так мы ведь и разговариваем, разве нет? — изумился заготовитель, с готовностью прервав свой еще не начатый рассказ.

Алексей Андреевич задумался над формулировкой достойного ответа, но тут из-за поворота послышался невообразимый шум и гам. Кричали сразу в несколько глоток: «Держи! Лови! Справа заходи, е-н-ть, справа!»

— По-моему, — глубокомысленно произнес Завальнюк, — чаша народного терпения переполнилась, преступления возопили к небесам, и общество решило линчевать Могиканина путем приготовления из него жаркого.

— Очень похоже на то, — согласился Холмогоров.

Улица в этом месте изгибалась, следуя рельефу возвышавшегося над поселком склона, так что Алексей Андреевич и Завальнюк пока не могли видеть, что происходит, откуда столько шума и на кого идет охота. Однако в неведении они оставались недолго: крики и топот приближались, и вскоре из-за поворота выбежала высокая гнедая кобыла, показавшаяся Холмогорову странно знакомой. Впрочем, за время, проведенное в Сплавном, он научился узнавать «в лицо» чуть ли не каждую местную собаку.

Лошадь была без седла, но с уздечкой. Увидев ее, Завальнюк тихонько присвистнул и сказал:

— Ба! Так это же Егорьевых кобыла!