Это идеальный пример того, что Лайнбо определяет как «производство совместности»: «Производство совместности обеспечивало взаимоподдержку, чувство соседства, товарищества и семейственности и ассоциирующиеся с этим обязательства доверия и ожидание взаимозащищенности»368
. Таким образом, социальная организация, как и говорили Ревель и Негри, оказывается общим; городское пространство, которое производится во время упорядочивания этой организации, можно определить как совместность (commons).Я постараюсь доказать, что, говоря о производстве пространства, мы можем обращаться к новому понятийному аппарату и игнорировать дихотомию «публичного/частного». Этот аппарат можно собрать, обратившись к организационным формам низших классов: его элементы особенно заметны в том, как описываются отличительные черты политических субъектов Латинской Америки, а именно pobladores (на английском это понятие очень узко передается как «обитатели трущоб»). Более того, принимая во внимание отсутствие культуры соучастия на государственном уровне369
, мы также можем предположить, что развитие институций, ответственных за производство города и публичного пространства в XX веке, прямо соотносится с борьбой, которую вели различные общественные движения, к которым мы также причисляем и pobladores.Моя рабочая гипотеза такова: чилийское правительство постоянно препятствовало развитой традиции того, что мы можем определить как «потенциальные совместности», – и по злому умыслу, и потому, что государственная институциональная структура изобиловала функциональными пробелами. Я намерен показать это на примере парка Пеньялолен. Парк был выстроен на частной территории, которую в течение семи лет нелегально занимали обитатели, возведшие здесь нелегальное жилье, руины которого все еще видны и различимы. Парк выстроили местное и национальное правительства – он стал частью стратегии по усмирению бездомных коммуны Пеньялолен. Парк стал прецедентом для других коммун, уроком от государства, показывающим, что бездомные не имеют права захватывать частную землю и затем вынуждать государство приобрести ее под строительство домов. Краеугольным камнем этой стратегии была подача попытки использовать землю под жилье как способа оправдать приватизацию публичного пространства.
Высокую значимость общественного пространства для чилийского общества можно объяснить несколькими способами: одни имеют отношение к материальной действительности (а именно – недостатку зеленых насаждений в черте города, особенно в бедных районах), другие – к политической истории Чили. Обращаясь к истории, мы можем проанализировать то, как идея публичного пространства как «пространства столкновений» отражала тактики примирения, к которым прибегали демократические правительства, появившиеся после 1990 года. Такое использование пространства можно соотнести с представлением о публичном пространстве, характерным для влиятельных мыслителей Юргена Хабермаса и Ханны Арендт, понимающих публичное пространство как пространство рационального диалога и производства консенсуса. Шейла Бенхабиб определяет такую позицию как «дискурсивную модель», поскольку она принимает за данность равные условия участия для каждого политического субъекта. Шанталь Муфф также подчеркивала, что и Хабермасу, и Арендт не удалось заметить чрезвычайную важность сопротивления для политического публичного пространства370
. Позже Дельгадо и Малет критиковали социальные демократические элиты Европы за использование публичных пространств как способа отвлечь и дисциплинировать массы. Авторы стремились доказать, что элитистская концептуализация пространства юридически вменяет государству право собственности и полного распоряжения этим пространством и что эта концептуализация в политическом плане означает, что публичное пространство оказывается сферой «гармонического и мирного сосуществования гетерогенного общества»371.