Урок ловиласки

А еще, надо сказать, что сегодня впервые в жизни я глядел на женскую грудь, выставленную передо мной в невообразимом количестве количества, в новом ракурсе — снизу и в движении. Вид разительно отличался от всего виденного прежде.

Когда смотришь сверху, как бы в декольте, только в моем случае совершенно без декольте, видишь понуро склонившиеся лысенькие головки, которым холодно и голодно, им хочется тепла и доброты, а еще лучше — дружеского участия в судьбе, которое в идеале должно перерасти в родственное. Так передо мной в озере стеснялись светлые луковки Марианны, и среди ночи пытались завлечь будущим великолепием хоромы Ефросиньи, чье строительство заморозилось на стадии бытовок для рабочих. Так же — скромно, наивно или игриво — опускали кроткие или плутовские взоры колокола и колокольчики других царевен.

Их отношение к мужчине резко менялось с высотой, на которую мужчина позволял им забраться по отношению к себе. Когда смотришь спереди, манящая мякоть лезет в глаза, нагло разглядывает тебя встречно и что-то там внутри себя думает о тебе, стоящем рядом, вперившим (или робко косящим) взгляд и не реагирующем на ее присутствие поклонением, которого она, как ей несомненно должно казаться, заслуживает. Она то ли удивляется, почему ты еще не на коленях и не пресмыкаешься, почему не лебезишь и не каешься в во всех смертных и даже несуществующих грехах ради мимолетного благосклонного касания. То ли недоумевает, как можно оставаться столь равнодушным и черствым при лицезрении величайшего в мире чуда, и откуда у тебя силы не бросить все (и еще немножко сверх того) к ее ногам за право прижаться или прижать.

Обнаженная женская грудь перед мужчиной — императрица, которая вышла на променад. Она снисходительно обозревает замерших в почтении подданных и отмечает, кто ей рад, кто притворен или корыстен, а кто с пылом страсти пал ниц и за краткую аудиенцию готов на любые жертвы. А кто-то отдаст жизнь за благожелательный кивок или просто за счастье оказаться рядом, ничего не требуя взамен. Две зрячие половинки косят чуть в стороны с отстраненностью и легкой рассеянностью, как застопорившийся на какой-то идее человек, когда мысли витают в одном месте, далеком и невидимом, а внимание направлено в окружающее никуда. Даже когда женская грудь вроде бы глядит на тебя, с ней не встретишься взглядом — темные выпуклые зрачки пренебрежительно пропустят тебя между собой, не удостоив даже намека на заинтересованность. Их цель — в будущем, куда ты можешь помочь сопроводить или хотя бы материально помочь попасть туда самостоятельно, без твоего навязчивого желания потискать или, наоборот, без назойливого занудства с обожествлением и невозможностью подойти к предмету поклонения ближе, чем на расстояние выстрела. Точка их фокусировки, если продлить линии, окажется где-то позади, за лопатками, где у ангелов растут крылья, а у людей находится оставленное прошлое, толкающее вперед и требующее не повторять былых ошибок. Мягкие, но пробивающие любые стены тараны направлены строго вперед по горизонту и, одновременно, в прекрасное далеко, а чтоб не ошибиться с точкой попадания, охват расширен насколько позволяет физиология, и все, что окажется внутри, считается добычей и оценивается на соответствие ожиданиям. Ожидания, как правило, завышены, оттого и охват попадающего в сектор «обстрела» старательно держится максимальным, чтоб потенциальных жертв в зоне поражения оказалось как можно больше. Для увеличения зоны поражения служит резкая подача грудной клетки вперед, распрямление плеч и удержание их в положении гордой осанки все время, пока возможные жертвы стопорятся взглядами, плывут мозгами и превращаются в желе, готовое на любые подвиги и подлости. Не имеет значения, какой ценой герой или подлец собираются добиться желаемого, они оба — игрушки, их ведут — они ведутся, их зовут — они бегут. Варвара в этом плане продвигала свои интересы, часто непонятные логически, но красноречивые в истинной цели, Ярослава активно дразнилась, Антонина тоже в меру сил флиртовала, но с позиции силы… а так же массы и объема. Ее весомые аргументы разбили бы противника в любом споре один на один и даже одна против нескольких. Увы, в нашем случае решение о том, что красиво и зажигательно, а что нет, принималось независимой комиссией в лице меня, а критерием служила чисто субъективная вкусовщина. В условиях индивидуального подхода чудовищная роскошь Антонины просто олицетворяла одну из крайностей, так же, как миниатюрность Клары или, скажем, Софьи — другую. Остальные занимали золотую середину. Это не значило, что они хоть в каком-то смысле золотые, я прекрасно понимал, что на каждую найдется свой ценитель и любитель, который с пеной у рта будет доказывать, что остальные неправы в сделанном выборе. Но я отвлекся от мысли (хотя — ну как тут не отвлечься?) о странностях нового ракурса.