Урок ловиласки

Замах — удар — вскрик.

Красные полосы поперек спин.

Пожирающие или опущенные глаза зрителей.

Умирающие в слезах и конвульсиях лица жертв.

Вздутая исполосованная кожа.

Двадцать раз. И — тишина. Если б не веревки, обвиненные валялись бы на траве. Сейчас просто висели. Головы болтались. Кровь сочилась и капала, сочилась и капала. Собиралась в ручейки. Разрисовывала бывшие белые тела багровой паутиной.

— Да свершится справедливость! — Дарья обвела взглядом присутствующих.

— Алле хвала! — крикнула площадь, требуя окончательной расправы.

Немедленной. Показательной. Кровавой. Они жаждали жертвоприношения. Человеческой жертвы во славу призрачной справедливости.

Призрачной ли? Может, я не прав. Просто совесть не чиста. Не будь я мальчиком в девичьей шкуре, тоже орал бы со всеми и желал отмщения преступнику. Вывод прост и обиден для моего утраченного мира: честные — за суровость, жулики — за милосердие.

Гм. Над этим стоит подумать получше.

Что ж, пусть жулик, но я не попался. Вскоре гости разъехались, смотрительницу поглотили другие проблемы. Жизнь продолжалась.

Ученицы жили попарно в комнатах, расположенных вдоль длинного коридора, окольцовывавшего школу. Однажды по дороге из туалета меня перехватили. Почти похитили. Открылась дверь, четыре руки почти силой втащили внутрь. Силой — грозно сказано. Это были две малявки почти на год младше, чьих имен на тот момент так не удосужился запомнить. Если применю свою силу, несладко им придется. В тинейджерском возрасте год — целая жизнь.

На мне была стандартная летняя униформа: рубаха и штаны. Обувь к повседневному, не для боя, комплекту не полагалась, по территории следовало передвигаться босиком. Девчонки тоже еще не разделись в полном смысле этого слова: пусть штаны и лежали аккуратно сложенными на табуретах, свисающие до середины бедер рубахи ничуть не вгоняли в краску.

Меня усадили в центр ближайшего лежака. Похитительницы примостились рядышком, прижавшись с боков трусливыми мышками. Страх и ужас задуманного читался в глазах. И отвага.

— Хотим спросить… — наперебой начали они, пряча взгляды.

— Как насчет кары? — Я по-отечески назидательно приподнял брови.

Две головы едва не оторвались, замотав в стороны:

— Ничего не хотим знать конкретно! Только основополагающий принцип, который касается лично ангелов.

Плечики с двух сторон тесно прижимались к моим «ангельским», ручки обхватили задравшиеся до подбородка коленки. Сосредоточенные мордашки застыли в ожидании приговора.

— Ну-ну, словоблуды-формуляторы, — усмехнулся я. — Что же хотите знать такого основополагающего?

— Про мир — ничего! — еще раз напомнили девчушки, чтоб я не побежал докладывать о величайшем нарушении. Они понизили голос до жуткого шепота, сами испугавшись получившейся конспирации: — У вас мальчиков любят?

Пришлось срочно вспомнить, что для них я девочка.

— Думаете, мы чем-то отличаемся от вас? — Улыбка вышла кривоватой и высокомерной. Ну и пусть. — Я, Тома… разве мы другие? Руки не из того места или мозги навыворот? Или людей по ночам едим?

Они со страхом переглянулись.

— Вы хорошие, очень хорошие, настоящие ангелы. Но…

Одна замолкла. Вторая решилась:

— Ведь ваши мальчики — черти.

Сказала — и отпрянула. И вторая с другого боку, для симметрии.

Я собрал всю волю в кулак и крепко сжал, чтоб не рассмеяться.

— Увы, не только наши.

Они снова с ужасом уставились друг на друга.

— Если сказать правду, то все мальчики — черти, — прибавил я глубокомысленно.

При этом вспомнил, каким чертенком обычно возвращался со двора, и что там творил с другими мальчишками — чистыми сатанятами.

Девчушки вдумчиво затаились. Одна состроила серьезную рожицу и умолкла, вторая, повозившись, не выдержала, снова рискнула:

— Я, конечно, не слушала, но говорят… что вы с мальчиками живете и учитесь вместе.

— Так говорят? — удивился я.

Оказывается, о нас говорят. Несмотря.

Обе, не задумавшись, кивнули.

— И если вы их любите… — вернулась первая к главной теме. — Не понимаю. Как можно любить черта? Имею в виду, настоящего черта? Не в переносном смысле, как про наших.

Припомнилась одноклассница Леночка, которой симпатизировал в четвертом классе. Дружил, помогал, давал списывать… пока она не плюнула в нашу дружбу с высокой колокольни и не растерла ножкой жалобно скулящие клочки по грязи. Однажды она попросила меня передать Тимуру любовную записку. Не любовную, конечно, но с предложением дружбы, что для меня являлось синонимом любовной. Тимур был главным задирой в классе. Что в классе, в школе! Даже учителя его боялись, точнее, компании, с которой он водился. Старшая часть компании постоянно сидела в тюрьме за разбой и наркотики, младшая собирала деньги с других младших.

— Чем больший черт, — вздохнул я, — тем больше любят. Ничего не поделаешь. Тянет ангелов к чертям, закон равновесия.