Уроки танго

Наконец, изможденные, уже за полночь, они вернулись домой. Они зашли в крохотный лифт и стали медленно подниматься наверх, вплотную прижавшись друг к другу. Влад ощущал прикосновения ее гибкого, такого желанного тела, чувствовал его легкий нежный запах. Она от усталости положила ему голову на плечо, и ему захотелось, чтобы лифт никогда не останавливался. Он не удержался и осторожно поцеловал ее в шею. Она подняла голову, серьезно посмотрела на него и прижалась своими мягкими губами к его губам. Лифт, вздрогнув, остановился, они вышли. Мила открыла входную дверь, затем дверь в свою комнату. Войдя, они опять прижались друг к другу. Влад начал расстегивать ее платье. Мила торопливо стала расстегивать его рубашку…

Рано утром Мила с трудом растолкала Влада.

— Что случилось? — спросонья пробормотал он.

— Тебя надо идти к себе, Владик.

— Почему?

— Потому что скоро все начнут передвигаться по квартире. И совершенно ни к чему чтобы видели, как ты выходишь от меня.

— Господи, но что же ты так ее боишься?

— Я не боюсь Шуры, просто если можно избежать ненужных взглядов и намеков, то лучше их избежать. И потом, еще есть Света. Она совсем невинная девочка и относится ко мне, как старшей сестре. И мне бы не хотелось…

— Хорошо, убедила.

— И еще, Владик… Что у нас сегодня было… Больше это не повторится. Это была просто минута слабости.

— Это еще почему?! — Владик даже сел в кровати.

— Потому что… Мне было с тобой очень хорошо. Как и всегда. Мне ни с кем никогда не было так хорошо, как с тобой. И я не хочу снова к этому привыкать. Потому что ты скоро уедешь, как уехал тогда. И мне опять станет плохо. И мне опять надо будет свыкаться со своим одиночеством. Так что, пожалуйста, Владик…

Владик ничего не ответил, оделся и пошел в свой чулан.

* * *

С тех пор как в их квартире появился Владик, Света долго не могла понять, что с ней происходит. Она чуть ли не поселилась на кухне, придумывая себе какие-то дела; держала свою дверь приоткрытой и, услышав на кухне шум, тут же неслась туда. Если там находился Владик, она моментально краснела, начинала громко бессмысленно возиться в своем шкафчике. Владик всегда с ней заговаривал, она что-то отвечала, чаще всего невпопад, и еще больше от этого краснела. Когда она оставалась одна, мысли о нем ее не оставляли, и ей от этих мыслей было одновременно приятно и горько. Приятно — потому что ей так нравилось на него смотреть, слушать его голос, думать о нем, да просто быть с ним рядом. «Неужели влюбилась?!» — с восторженным ужасом думала она. «Ведь виделись всего-то ничего, и такое!..» А горько ей было, потому что была убеждена: она для него никто — пустое место. А иначе быть не могло: кто он и кто она! Хотя она знала, что нравится мужчинам. Но это были совсем другие мужчины. Шоферы в таксопарке, где она работала диспетчером, всегда крутились около нее, и ей приходилось от них постоянно отбиваться; мужики на улице или в транспорте тоже постоянно приставали к ней, пытаясь познакомиться; а еще раньше, в Качканаре, ей не давали проходу мальчишки в школе и во дворе. У нее были каштановые, почти что черные волосы и всегда широко открытые черные глаза на очаровательном, наивном личике. Она была маленькая, хрупкая, но с красивой развитой грудью. В ее собственной семье, где все, кроме нее, были рыжими и с усыпанными веснушками лицами, ее не любили, и каждый по своей причине. Отец был уверен, что она не его дочь и, напиваясь, что было довольно часто, поколачивал мать, считая, что она ему изменила. Мать не любила потому, что незаслуженно переносила побои мужа. А сестра — потому, что Света была красивая, а она — наоборот. И еще потому, что Света хорошо училась и даже собиралась поступать в институт, что отец категорически пресек: нечего выпендриваться. И когда из всей семьи именно Свете Лизавета после своей смерти оставила комнату, ее уже просто все дружно возненавидели, кстати, как раньше не переносили саму Лизавету (о чем та наверняка знала). Уезжая из Качканара, Света не верила своему счастью.