Приехав в Питер, она сразу устроилась на работу. О высшем образований пришлось, конечно, забыть — нужно было зарабатывать на жизнь. Устроилась она диспетчером в таксопарк «Везет», находившийся на другом конце города, в Химическом переулке, куда ей приходилось добираться с двумя пересадками больше часа. После Качканара, который весь можно было пересечь меньше чем за полчаса, поездки на работу были просто непереносимы, и привыкнуть к ним она так и не смогла. Когда Шура уговаривала ее переехать с ней и с Коськой на Азовское море, она использовала Светины часовые поездки на работу одним из доказательств своей правоты. Света с легкостью приняла ее предложение. Не зная в своей жизни, что такое родительская любовь, она чувствовала эту любовь от Шуры, которая сразу стала относиться к ней, как собственной дочери. Что у Шуры были свои, корыстные причины для проявления такой любви, Свете, натуре доверчивой и наивной, не приходило даже в голову. И нескрываемое стремление Шуры соединить ее жизнь с Коськиной Света объясняла себе любовью бабушки к внуку, а также любовью к ней, Свете, и страхом потерять ее.
Единственное, что ей было непонятно, — это Шурино пренебрежительное отношение к Миле, которая Свете очень нравилась. Когда она спросила у Шуры, почему она так относится к Миле, та коротко ответила:
— Уж больно заносчивая.
— Вот и неправда, — горячо возразила Света. — Нисколечко не заносчивая! Она меня к себе всегда приглашает. На рояле для меня играет. А кто я для нее такая? Я вообще никогда не слышала, как вживую на рояле играют. Ну вот. А она играет. И так здорово!
— Ай, прекрати, — отмахнулась от нее Шура. — Тоже мне заслуга — на рояле поиграть. Да и ты здесь ни при чем. Она просто практикуется.
Шура действительно недолюбливала Милу. И на это у нее были свои причины, главной из которых был Коська — единственный родной ей человек в ее такой одинокой и беспросветной жизни. Когда Владик стал по ее просьбе проводить время с внуком, она была уверена, что Коська под его влиянием рано или поздно бросит пить. И вдруг Владька увлекся Милой и стал все меньше и меньше уделять внимание Коське. А вскоре он вообще перебрался к Миле из своего чулана и про Коську просто забыл. Этого Шура простить ему не могла, но главной виновницей все же считала Милу. Свете она об этом, конечно, говорить не стала.
Обычно Коськины запои длились три-четыре дня, доходя иногда до недели и даже двух. По утрам Шура с трудом будила его на работу. Он, как всегда, отмахивался от нее руками, мычал что-то несвязное, потом, наконец проснувшись, долго и тяжело смотрел на нее своими налитыми кровью, ничего не понимающими глазами, затем вставал, кое-как с ее помощью одевался и мчался в магазин напротив, где залпом выпивал бутылку пива, а затем, почувствовав облегчение, отправлялся на работу. Шура во время его сборов молча наблюдала за ним, в душе проклиная его, своего покойного мужа, чье запойное пьянство перешло к внуку, и свою судьбу, которая так несправедливо с ней обошлась…
Но в его последний запой, который начался незадолго до приезда Владика, Шура, растолкав Коську, вопреки своей привычке молча наблюдать его сборы, сразу на него обрушилась:
— Чтобы сегодня ни капли! Ты меня понял?!
— Ага.
— Ты мне на агакай. Напьешься сегодня, считай, что пропил не только свою жизнь, но и Светку тоже.
— А че с ней?
— «Че с ней?», — передразнила его Шура. — Господи, дед писателем был, а ты говоришь, как последний дворник… Короче. Придешь сегодня пьяный — не видать тебе девку как своих ушей.
— Да кончай воду мутить, ба. Чего случилось-то?
— Владька приехал, вот что!
— Ну и че? Я знаю, что приехал. Светка-то здесь при чем?
— А при том, что она с него глаз не сводит. А теперь подумай своей куриной башкой: кто ты, а кто он.
— Чмо он, вот он кто!
— Ну конечно. А ты у нас завидный жених — все девки по тебе сохнут.
— Может быть, и не сохнут, но Светку он хрена получит.
— Ишь, разошелся. Ты лучше бы, чем петушиться, трезвым пришел. Все, что от тебя требуется. А я уж остальным займусь. Ты меня понял, заразит? — с угрозой в голосе спросила Шура.
— Ладно, ба. Сегодня в рот не возьму.
С работы он, конечно, вернулся, с трудом держась на ногах.
Но в конце концов, в перерывах своего последнего запоя, когда Коська ненадолго начинал трезветь, он действительно почувствовал, что со Светкой произошли перемены. И серьезные, до неузнаваемости. И это напугало его до такой степени, что он стал приходить домой трезвым.
Однажды Владик, проходя мимо театра Ленсовета, решил купить себе и Миле билеты на очень старый, но восстановленный спектакль «Варшавская мелодия». Но в последнюю минуту позвонили из дома престарелых и сообщили, что отцу Милы стало плохо, и она, естественно, помчалась к нему. Владику пришлось идти в театр одному. Перед уходом он зашел на кухню сварить свою обязательную чашечку кофе. Света, которая теперь держала свою дверь всегда чуть приоткрытой, услышала на кухне звуки и сразу, покрутившись перед зеркалом, помчалась туда.