Усадьба ожившего мрака

Рана на Стеллиной шее исчезла, словно ее и не было. Он видел, как медленно вздымается и опускается ее грудь, знал, что если приложиться к ней ухом, то станет слышно биение ее сердца. Тоже медленное и тоже размеренное. Он присел на край кровати, осторожно взял ладонь Стеллы в свою руку, прижал к щеке, на мгновение прикрыл глаза. А когда открыл, встретился с черным, как ночь, взглядом. Кожу на его руке вспороли острые ногти, впились в плоть, выпуская кровь… Тонко вырезанные ноздри Стеллы расширились и затрепетали. Сердце забилось быстро-быстро. Или это было его собственное сердце?

Стелла просыпалась. В этом не было никакого сомнения. И просыпалась она… чудовищем. Но даже сейчас, когда сомнений почти не осталось, Влас не мог найти в себе сил, чтобы освободиться от этой когтистой хватки.

Чувство долга… Вот что отшвырнуло его от женщины, которую он любил больше жизни, вот что вложило в его руку осиновый кол. Он давал слово! И Грине, и себе! Он справится. Надо лишь решиться на самый последний шаг. Надо найти в себе смелость, чтобы открыть глаза, чтобы видеть, как она умрет…

– …А щетина вам идет, Вацлав Мцеславович. – Голос сиплый, едва слышный, но уже насмешливый. – Гораздо больше, чем козлиная бородка.

Она смотрела на него по-человечески ясным взглядом. Ее радужка была цвета кофе, от черноты не осталось и следа.

– Осиновый кол, Влас? Все так плохо? – К насмешке прибавилась горечь.

Он разжал пальцы, выпуская кол, страстно желая, но все еще боясь поверить в происходящее.

А Стелла уже разглядывала свои ногти, теперь тоже самые обычные, но со следами его крови. На ее прекрасном лице отразились страдание и борьба, а потом она слизнула кровь, крепко зажмурилась. Влас перестал дышать.

– Все плохо, – сказала она, снова открывая глаза и пытаясь сесть в кровати. – Определенно, я уже не та, что прежде. – Ее губа дернулась вверх, на мгновение обнажая острые клыки. – Придется как-то приспосабливаться. Влас, у тебя найдется закурить?

Его руки дрожали, пока он сначала искал, а потом прикуривал две папиросы. Одну для себя, вторую для Стеллы. Его руки дрожали, когда она затянулась этой ядреной папиросой с наслаждением и только ей одной присущим изяществом. Затянулась, откинулась на подушку.

– Редкостная дрянь, – сказала с усмешкой, – но за неимением лучшего.

– Ты голодна? – Нужно было спросить о чем-то другом, не столь… интимном, но с такой женщиной, как Стелла, нет необходимости ходить вокруг да около. – Если голодна, то я… – Он решительным жестом поддернул рукав рубашки.

– Ценю твою жертвенность. – Стелла покосилась на его окровавленное запястье. – Я, разумеется, пала, но не настолько низко, чтобы высасывать кровь из любимого мужчины.

Из всего сказанного он услышал лишь «любимый мужчина». Услышал и покраснел.

– А как же тогда? – спросил растерянно.

– Разберемся, – сказала она, ответила привычным словечком Грини. – Что-нибудь придумаем. Где он? – Взгляд ее сделался цепким, на дне зрачков на миг полыхнуло красное пламя. – Где эта фашистская сволочь?

– Он сбежал… – Влас устало опустился на кровать, бережно взял Стеллу за руку. Здоровой, неоцарапанной рукой взял. Не потому, что боялся, а потому, что думал, что ей может быть тяжело побороть в себе вот это все… – Гриня ушел на его поиски.

– Григорий? – Соболиные брови взлетели вверх. – Почему именно он? – Она вдруг замолчала, уставилась прямо перед собой широко распахнутыми глазами, а потом шепотом сказала: – Потому что он такой же, как я…

Влас не стал спрашивать, откуда она знает, как поняла. Наверное, все дело в связи, что устанавливается между упырем и его жертвой. Как бы то ни было, а Стелла сейчас жертва. Она не просила. Скорее всего, она даже не хотела для себя такой жизни.

– Ты знал? – спросила она, не глядя в его сторону.

– Что Гриня упырь?

При этих словах Стелла чуть заметно поморщилась, а Влас был готов откусить собственный язык. Потому что упырь – это теперь не только Гриня, это теперь и… Стелла.

– Прости… – сказал он шепотом.

– Не за то извиняетесь, товарищ командир. – Стелла села, свесила босые ноги с кровати, критическим взглядом осмотрела свое залитое запекшейся кровью вечернее платье.

– Это все я, – сказал он, как в ледяную прорубь нырнул. – Ты умирала, и я настоял. Гриня не хотел, он меня отговаривал. Понимаешь?

– Понимаю, – она задумчиво ковырнула ногтем кровяную корочку рядом с рубиновой каплей подвески. – И его понимаю, и тебя. Я бы тоже.

– Что – тоже? – спросил он шепотом.

– Я бы тоже настояла, если бы ты умирал.

Стелла смотрела прямо ему в глаза. На дне ее зрачков снова полыхал огонь, но он не боялся. Он и сейчас был готов умереть за эту удивительную женщину.

– Не надо за меня умирать, – сказала она и тут же изумленно вскинула брови.

– Ты читаешь мои мысли? – Мог догадаться, у Грини ведь иногда и не такое получалось.

– Сам напросился, – сказала Стелла и мрачно усмехнулась. – Теперь готовься.

– Я готов, – он тоже усмехнулся, только не мрачно, а радостно. – Как ты себя чувствуешь?