Усадьба ожившего мрака

– Я чувствую слабость. – Стелла попыталась встать, пошатнулась. Власу пришлось подхватить ее за талию. – А еще злость и беспомощность, – она позволила Власу усадить себя обратно на кровать. – Когда вернется Григорий? Мне нужны некоторые… инструкции. Уроки выживания.

– Он охотился на зайцев, – ляпнул Влас и тут же прикусил язык.

– На зайцев? – Стелла поморщилась, а потом решительно сказала: – Знаешь, пожалуй, я еще не настолько голодна. Сколько он продержался до того как… до зайца?

– Я не уверен, кажется, дня три.

– Значит, у меня есть дней пять, – заключила Стелла.

– Почему пять?

– Потому что я женщина, а женщины априори сильнее и терпеливее, чем мужчины. Мне нужно помыться и переодеться во что-нибудь чистое. Хоть во что-нибудь. Кстати, где мы, Влас? И чем закончилась наша операция? Мы спасли вашу девочку?

– Мы спасли нашу девочку. – Влас не выдержал, прижал Стеллу к себе. Боялся ли он? Боялся! Что она отстранится или и вовсе его оттолкнет, но она вздохнула, положила голову ему на плечо и велела:

– Рассказывайте, Вацлав Мцеславович. Я хочу знать все!

* * *

Как они не заметили, что батя исчез? Как он, Митяй, не заметил?! Ведь обещал же себе глаз не сводить, присматривать, а упустил момент… Сева тоже не заметил. Впрочем, с Севой ничего удивительного, он не отходит от своей Танюшки ни на шаг, ничего вокруг не замечает. А вот Митяй заметил, да только слишком поздно.

В единственную во всем доме спальню он вошел без стука, вошел и замер на пороге. Он проморгал не только исчезновение бати, он проморгал момент, когда эта актрисулька превратились в упыря…

Они сидели на кровати, обнявшись. Влас и Стелла. Вот только обнимались ли они на самом деле? Митяй уже вытаскивал из-за голенища сапога нож, с которым больше не расставался, когда Стелла обернулась и уставилась на него своими черными глазюками.

– Оставь его, гадина… – Хотелось крикнуть, но получилось только прохрипеть. И нож все никак не получалось вытащить.

– Дмитрий, вас не учили стучаться? – спросила Стелла и до подбородка натянула одеяло.

– Не дергайся, парень, – просипел Влас. Выглядел он злым и вполне живым. Впрочем, как и Стелла… – Она пришла в себя. Видишь, все хорошо.

Митяй без сил привалился спиной к двери, потер глаза.

– Что на тебя нашло? – спросил Влас все так же зло.

– На меня что нашло? – Бессилие уступило место злости. – Это что на вас нашло, товарищ командир? Она же… Она же больше не человек, а вы с ней… обнимаетесь.

Во взгляде Власа промелькнуло и тут же исчезло изумление.

– Откуда?..

– Откуда я знаю? Оттуда! Я был там… я видел, как вы упрашивали моего батю, чтобы он…

Договорить Митяй не смог, захлебнулся стоном боли и отчаяния.

…После расставания с Севой и Танюшкой он направился прямиком к дому. Вошел через черный ход, поднялся на второй этаж и уже там, в темном коридоре, услышал знакомые голоса. Батя с Головиным о чем-то спорили. Он не хотел ни подслушивать, не подглядывать. Так уж вышло…

Лучше бы не слышать. Лучше бы не видеть. Не знать этой горькой правды никогда. Ненавидеть упырей всем сердцем и узнать, что твой батя – больше не твой батя, а самый настоящий упырь. Как фон Клейст.

Нет, не как фон Клейст! Даже сравнивать этих двоих было нельзя! Ни по поступкам, ни вообще. И то, что говорил Головину батя… про него, про Митяя, говорил, лишний раз подтверждало, что они разные. Но как смириться с тем, с чем смириться почти невозможно?

Митяй и не стал мириться, он сбежал, как последний трус. Его смелости хватило лишь на то, чтобы не шарахаться от родного отца всякий раз, когда тот подходил к нему слишком близко. Но его смелости не хватило, чтобы задать отцу один единственный, самый главный вопрос.

Вот и сейчас он смалодушничал. Вместо того, чтобы остаться и высказать этим двоим все, вылить на них свою неделями копившуюся боль, он выскочил сначала из спальни, а потом и из дома.

Двор тонул в темноте и тумане, сквозь клочья которого нет-нет да и проглядывали равнодушные звезды. Митяй спрыгнул с крыльца прямо в этот туман, подставляя лицо холодному свету звезд. Он остался совсем один. Никому больше нельзя верить. Никому…

То ли туман, то ли налетевший откуда ни возьмись ветер взъерошили его седые кудри, зашептали множеством голосов, поманили вперед, в темноту. Они поманили, а он пошел. Потому что противиться тому, кто стоял за туманом и ветром, не было никаких сил. Потому что он так и остался лабораторной мышью. Потому что пришел его срок послужить хозяину… И лишь крошечная часть его воли успела спрятаться за тяжелой дубовой дверью, задвинуть засов, сохраняя остатки человеческой воли.

Хозяин был голоден и зол. А еще азартен. Так азартен бывает вышедший на охоту смертельно опасный хищник. Вышедший на охоту не на никчемную лабораторную мышь, а на крупную дичь, на девчонку, до которой пыталась докричаться крошечная часть, забаррикадировавшаяся за тяжелой дверью. Его, Митяя, часть.