Усадьба ожившего мрака

Он и не сходил. Вслед за Вольфом он взбежал вверх по лестнице, пересек просторную комнату, щедро украшенную все теми же вензельками-крендельками, замер в центре, вглядываясь в узоры следов на пыльном полу. Наверное, он бы мог попробовать провалиться в это видение поглубже. Наверное, сумел бы разглядеть того, кто вытащил Лидию из подвала. Но он боялся, что что-то может пойти не так, что не получится провалиться. Или не получится вернуться в нужное время и нужное место. А еще ему было холодно. Так холодно, словно он был голый посреди лютой метели. Не умом, а каким-то другим, гораздо более древним и более мудрым чувством он понимал, что долго не выдержит. Его сон – его правила. Но вот это все не было сном. И он не знал правил… Поэтому он просто пошел за Вольфом.

Они шли быстро, почти бежали. В мире, который не был ни реальным миром, ни сном, двигаться было тяжело, словно под водой. И мир был иной, приглушенный, замедленный, мир без красок и почти лишенный звуков. В подвале Митяю казалось, что это из-за темноты. Но теперь он видел все больше и больше отличий между этим миром и миром реальным. И да, здесь было холодно. Невыносимо холодно. Этот мир требовал расплаты. Расплачиваться с ним нужно было теплом и, кажется, собственными силами. Если не собственной жизнью. Про жизнь Митяй старался не думать.

Он остановился в тот самый момент, когда и силы, и тепло уже почти закончились. Но он остановился не поэтому. Он понял, куда направляется Вольф. А еще он понял, что не сможет вернуться обратно. Силы кончились не почти, силы кончились совсем… Подогнулись колени, а остатки тепла вырвались изо рта с облачком дыхания. Наступила темнота, безмолвная, вымораживающая до костей. Так обидно… Он ведь почти нашел Лидию… Вот она, в белоснежном платье, похожая на ангела. Присела перед ним, гладит по волосам.

– Митя, тебе нельзя здесь… – У Лидии голос Танюшки. Так странно. Открыть бы глаза, убедиться. Но сил нет. – Митя, ты слишком далеко зашел. Так нельзя.

Он и сам знает, что далеко зашел. Он и сам понимает, что так нельзя. Вот только поздно.

– Митя, я тоже долго не выдержу. Я еще только учусь.

Они вместе учатся. Она в своем хрустальном гробу, он в своем кошмаре.

– Ты вставай. Вставай и иди на мой голос. Я помогу, покажу обратную дорогу.

Вот только он не может встать. Нет у него больше сил.

– Можешь! Ты сильный! Вставай, Митя! Вставай, пока еще не поздно!

Он встал. Сначала на четвереньки, потом на ноги. Вот только он по-прежнему ничего не видел. Куда идти?..

– Слушай мой голос. Просто иди на мой голос.

А голос то дальше, то ближе. Наверное, ей в самом деле тяжело выводить его из этого не-живого мира, но она старается. Вот и он постарается. Чтобы не обижать и не расстраивать эту девочку из хрустального гроба. Как ее зовут? Кажется, он забыл…

– Я Таня. Митя, меня зовут Таня. Я тоже сначала забыла, а теперь вот, вспоминаю…

Голос уже чуть ближе. За него можно ухватиться, как за спасительную нить. Он помогает вспомнить, кто она, и кто он.

– Таня… – Собственного голоса он не слышит. Но это не беда, главное, что она его слышит. – Танька, мы придем за тобой… Мы все за тобой придем…

Кажется, именно это он хотел ей сказать. Это и еще что-то.

– Спасибо, Митя. – Сейчас она не боится, но раньше боялась. Он знает это, знает так же четко, как собственное имя.

– Скоро, Танюшка. Ты только дождись нас. Продержись еще чуть-чуть…

Нужно еще что-то сказать. Передать что-то важное, но он снова забыл, что и от кого.

– Я держусь. Ты тоже держись. Мы уже близко.

Может быть они уже близко, вот только сил не осталось, чтобы держаться. И холод такой, что не спастись. И голоса этой девочки из хрустального гроба, имя которой он снова забыл, больше не слышно. Не получилось. Закончился фарт. Пора помирать…

Говорят, замерзающие перед самой смертью начинают чувствовать тепло. Говорят, им не больно и не страшно умирать. Митяю тоже не было больно и не было страшно. Ему было обидно! А еще он чувствовал тепло. Смерть решила быть с ним милосердной.

– Митя! – У смерти был ласковый голос и мягкие руки. – Митя, очнись! – Смерть трясла его за плечи и гладила по щекам. Кажется, гладила, потому что щек он не чувствовал. – Митя, открой глаза! Ну, пожалуйста!

А еще у смерти были горячие и соленый слезы. Соленые и горячие, как кровь. Почему она оплакивает его, непутевого и бестолкового? Разве смерть может плакать?

Вот только не смерть! Слезы соленые и горячие. Ладошки теплые. Голос испуганный и знакомый. Не смерть, а Соня! Девчонка, которая обещала не делать глупостей и, кажется, уже наделала.

– Митенька, родненький, ну посмотри ты на меня…

Он посмотрел. Увидел не сразу. На мгновение показалось, что он так и остался в том, другом мире, холодном, размытом и приглушенным. А потом зрение вернулось и в дрожащем луче фонаря он увидел склонившуюся над ним Соню. Луч дрожал, потому что у нее дрожали руки. Руки, губы, ресницы. С ресниц срывались слезинки и падали прямо ему на губы. Соленые и горячие.