Усадьба ожившего мрака

Лидия отлетела к противоположной стене, ударилась, хорошо, если просто отключилась, а не умерла. Потому что сил в этой хрупкой женщине осталось лишь на то, чтобы попробовать спасти его, Митяя. Она попробовала. У нее ничего не вышло. Силы закончились. Фарт почти закончился. Его оставалось всего на один замах ножом.

Митяй замахнулся и, наверное, его нож попал бы в цель. Если бы Вольф был человеком. Если бы Вольф был хотя бы обычным упырем. Но Вольф не был обычным упырем. Поэтому вместо грудной клетки лезвие вспороло воздух в том месте, где всего мгновение назад стоя Вольф. А потом запястье Митяя сжали в стальных тисках. Сжали и провернули. Что-то хрустнуло, но звук этот потонул в крике. В его собственном полном боли и отчаяния крике.

А ведь он давал себе слово не кричать. Не кричать, не плакать и не быть слабаком. Он давал себе и другим много разных обещаний, но хватило одного единственного неуловимого движения, чтобы тело забыло все обещания и предало своего хозяина. Чтобы загнать обратно в глотку этот крик, Митяй вцепился зубами в рукав пальто, зажмурился крепко-крепко, до белых кругов перед закрытыми глазами. Они проиграли… Они еще не начали этот бой, но уже проиграли…

Крик оборвался и в наступившей тишине Митяй услышал урчание. То самое мерзкое урчание, от которого волосы на загривке встали дыбом. Да, они проиграли бой. И бой, и собственные жизни, потому что этот упырь не остановится, пока не выпьет их до самого донца. Играться он больше не будет, он просто сожрет сначала его, Митяя, а потом вернется к Лидии. Если Лидия еще жива…

Урчание прекратилось в тот самый момент, когда Митяй уже мысленно попрощался со своей беспутной жизнью, попрощался и попросил прощение у всех, кого собирался оставить на растерзание этому страшному миру. Урчание прекратилось, а потом перешло в разъяренный рык. Вольф отпрянул от Митяя, обернулся. В его спине торчал осиновый кол. Вошел бы этот кол сантиметров на десять глубже, и все было бы решено, фарт бы вернулся ко всем разом. Но плотная армейская шинель… Но упыриная изворотливость… Но слабая женская рука, которая всего мгновение назад сжимала осиновый кол…

– Соня, беги! – из последних сил заорал Митяй.

Поздно бежать, бессмысленно ругать за то, что не послушалась, не дождалась и сунулась вслед за ним в эту ловушку. Вот и снова он виноват. Нет ему прощения.

Она все еще была на ногах, медленно пятилась к закрытой двери, выставив перед собой свой смешной ножик для корреспонденции. Она пятилась от упыря, но смотрела на Митяя. В ее взгляде тоже была вина.

– Не трогай ее! – Митяй попытался встать, оперся поломанной рукой в бревенчатую стену, зашипел от боли, но на ногах устоял. – Слышишь ты меня, рожа фашистская?! Не смей ее… их не смей трогать!

Вольф обернулся. Он не боялся поворачиваться к врагу спиной, мог позволить себе такую роскошь. И осиновый кол он выдрал из спины быстро, словно бы мимоходом. Их главный просчет был в том, что Вольф оказался не бездумной голодной тварью, а совершенно новым, смертельно опасным существом. Таким же опасным, как фон Клейст.

И оно, это существо, улыбалось плотоядной, зубастой улыбкой. Оно раздувало ноздри, чуя стекающую по подбородку Митяя кровь. Оно готовилось пировать. Нет, сначала оно готовилось мучить, а уже потом пировать…

А Соня была уже у самой двери. Даже если бы ей вздумалось убежать, бросить Митяя и Лидию на растерзание, она бы все равно не успела. Но она – дура такая! – не собиралась спасаться, не искала путей к отступлению. Взгляд ее лихорадочно шарил по стенам и полу бани в поисках оружия. Хоть какого-нибудь оружия! Она просто еще не понимала, что они уже перепробовали все…

– На меня смотри! – заорал Митяй, когда Вольф хотел было отвернуться от него к Соне. – В глаза мне смотри, упырина!

Упырина смотрел и скалился, нарочито медленными движениями расстегивал пуговицы на шинели. Не хотел перепачкаться в их крови, чистоплюй?!

– Ну, иди ко мне, кровосос! – Митяй покачивался из стороны в сторону, как пьяный, Митяй зорко следил за упырем и за тем, что делалось за его спиной.

Вольф не боялся повернуться к Соне спиной, не считал ее достойным противником. Никого из них он не считал достойным. Игрушки и легкая закуска – вот, чем они для него были. Но Митяй видел то, чего не видел Вольф!

Сначала он подумал, что ему показалось. Красные огоньки в дверной щели позади Сониной спины. Сначала одна пара, потом две, следом три. И дверь раскрылась чуть шире, еще недостаточно широко, чтобы в нее войти, но уже достаточно широко, чтобы Митяй смог увидеть поросшую еще редкой, клочкастой шерстью собачью морду. Сначала одну, потом вторую, потом черепушку…

А упырь уже шагнул к нему. Просто шагнул, без этих своих упыриных выкрутасов. Маленький крадущийся шажок от двери к нему, Митяю.

– Митя… – прошептала Соня. Глаза ее сделались огромными и черными-черными, как у вампиров. Только она не была вампиром, она была девочкой, за которую он был готов отдать свою никчемную жизнь.

– Соня, влево! – заорал он, что есть мочи. – Падай, Соня!