Усадьба ожившего мрака

И она послушалась! Метнулась влево от двери, освобождая вход в баню. Метнулась, но упасть не успела. Ничего, Горыныч справился! Врываясь в баню, он задел Соню лишь самым кончиком острого хвоста, вычертив кровавый зигзаг на ее щеке. Не специально, так уж у него получилось.

В этом Горыныче не было почти ничего от того Темного пса, которого они знали. Но и смертельно раненным, теряющим ошметки плоти, он тоже больше не казался. Этот Горыныч был худым и жилистым. Кожа, кости и узлы стальных мышц. Шерсть покрывала его тело лишь местами, а на хребте выступали острые, как шипы, позвонки. Но в этом Горыныче уже была сила. Та самая сила, которой так недоставало им, простым смертным, чтобы справиться с упырем. А еще в нем была ярость и неуемное желание рвать врага на куски.

Именно эту силу и эту ярость почувствовал Вольф. Именно эта сила и эта ярость заставили его отступать. В его взгляде был страх, но не было удивления. Наверное, он знал, кто такой Горыныч. Узнал от своего хозяина-кровопийцы.

А дверь, ударившись о стену, сначала захлопнулась, а потом снова распахнулась. Увидев на пороге Севу, Митяй почти не удивился. Разучился он в последнее время удивляться. Но обрадовался! Как родному обрадовался!

– Здорово, блондинчик. – Хотелось крикнуть, но получилось лишь прохрипеть. – Какими судьбами?

Сева ничего не ответил. По узкому проходу между Горынычем и стеной он пробирался к лежащей на полу Лидии, с поразительной ловкостью уворачиваясь от мечущегося из стороны в сторону черного хвоста.

– Ну, как скажешь! – Митяй бросился к оторопевшей Соне, дернул ее за руку, одновременно прижимая к себе и выталкивая вслед за Севой и Лидией сначала в предбанник, а потом и в темноту ночи.

…Они стояли в нескольких метрах от бани, наблюдая за сумасшедшей пляской теней в крошечном оконце, вслушиваясь в тихий рык и громкие, полные отчаяния и ужаса вопли.

Все закончилось быстро. В наступившей тишине даже собственное дыхание казалось оглушительным. Митяй прижимал к себе Соню, гладил по волосам и поверх ее макушки наблюдал, как из бани выскальзывает черная трехголовая тень. Горыныч вышел под свет полной луны, зыркнул на них тремя парами красных глаз и встряхнулся, как выбравшаяся из воды собака. Вот только с шерсти Горыныча во все стороны полетела не вода. Совсем не вода.

– Тебе бы искупаться, друг, – сказал Митяй, одной рукой гладя затаившуюся Соню по макушке, а второй, поломанной, Горыныча по Костяной башке. – Тут и речка есть поблизости. Ты бы сходил, а?

Костяная башка легонько сжал в челюстях его распухшее, потерявшее чувствительность запястье, замер. Рука тут же онемела до самого локтя.

– Это ты меня лечишь? – спросил Митяй шепотом.

Костяная башка ничего не ответил, разжал челюсти. Через мгновение Горыныч слился с темнотой. Наверное, решил послушаться совета и искупаться. Кстати, выглядел он не в пример лучше, чем тогда, в Митяевом сне. И даже лучше себя пятиминутной давности.

– Шерсти, вроде, стало больше, – пробормотал Митяй себе под нос, с неохотой отстраняя от себя Соню.

– Что? – спросила она тихим, каким-то сонным голосом.

– Говорю, не умеешь ты держать слово, – Митяй поцеловал ее в макушку и только потом решительно и окончательно отстранился. – Сева, как Лидия? Жива?

– Жива. – Сева присел на корточки перед лежащей на земле Лидией. – Только без сознания, мне кажется.

– Соня, побудь с ней, – попросил Митяй.

Она уже присела перед Лидией, осторожно положила ее голову себе на колени.

– Дышит, – сказала шепотом. – Но ей нужно в тепло.

– Сделаем, – пообещал Митяй. – Вот сейчас только убедимся кое в чем и все решим.

Она не стала спрашивать, в чем они собираются убеждаться, она обняла Лидию за плечи, прижала к себе и закрыла глаза.

В баню они с Севой входили не без опаски, хоть и понимали, что после Горыныча бояться им тут нечего.

– Это что? – спросил Сева сдавленным шепотом. Он смотрел прямо перед собой, желваки под его побледневшей кожей ходили ходуном.

– Это декапитация, – ответил Митяй и дернул друга за рукав. – Пойдем отсюда. Времени в обрез…

* * *

Мучала ли Севу совесть, когда он окраинами и огородами пробирался к Гремучей лощине? Мучала! Но поделать с собой он все равно ничего не мог. Каждый из них сделал свой выбор. У каждого был собственный долг и собственная боль. Но до чего ж погано было на душе!

Из города он вышел быстро. До лощины добирался почти бегом. Шел по дороге, прячась в придорожных зарослях, как только слышал звук мотора. Когда оказался у стен Гремучего ручья, уже стемнело. Соваться к воротам Сева даже не стал, издалека видел, что там полно охраны. Двинулся вдоль стены на безопасном расстоянии. Нет, он не думал, что в окрестностях усадьбы все еще бродят упыри, просто не хотел попадаться на глаза фрицам. Возникла мысль забраться на какое-нибудь высокое дерево, глянуть, что там делается на территории. Сева уже почти решился, даже дерево присмотрел, но не успел.