Ушедшие в никуда

Что это было? Со мной или нет? Я только что видела седовласого старца. Да вовсе и не Адам Олеарий стучался в ворота монастыря, а я отворила калитку туберкулезного диспансера. И сейчас моя рука гладила потемневшую от времени деревянную некрашеную стену старинного здания. Сверху, словно переглядываясь друг с другом, на меня смотрели его готические башенки. А голоса?.. Мне показалось, что я услышала голоса. Откуда они доносились: из-за угла старинного деревянного здания или из переулков ушедшего времени? Нет, мне не мерещилось! Я слышала знаменитый хорал Лютера «Даруй нам слова благодать». Он доносился откуда-то из подвала.

Перед его раскрытой, почти вросшей в землю дверью я увидела беззаботную стайку людей. Женщины держали цветы. Мужчины, напустив на себя важность, стояли рядом.

– Сегодня мы торжественно освящаем здание этой последней сохранившейся в Астрахани лютеранской кирхи, построенной еще в XIX веке, – услышала я женский голос.

Его обладательница была облачена в черные культовые одежды.

– Кто это? – спросила я у женщины, стоящей неподалеку от меня.

– Это пастор астраханской Евангелическо-лютеранской церкви святых Петра и Павла Вера Зауэр.

– Что здесь происходит? – удивленно спросила я.

– Мы совершаем эксергезу – изгнание сатаны, – пояснила мне женщина.

Боже мой, я же совсем забыла! После долгих раздумий и споров решили городские и областные власти передать здание туберкулезного диспансера, вернее, здание старой лютеранской кирхи, Астраханскому русско-немецкому дому.

Я увидела, как в подвал стали входить дети. Нарядно одетые, они несли в руках большие белые зажженные свечи. «Боже мой, эти подвалы всегда полны нечистот из-за неработающей канализации! Что там делать детям?» – подумала я.

– В этом обряде обязательно участвуют дети. Они несут очищающий огонь, – словно прочитав мои мысли, шепнула женщина.

Сквозь шепот моей собеседницы мне слышалась то немецкая, то английская речь.

Словоохотливая женщина, интуитивно почувствовав мой интерес, любезно одаривала меня информацией:

– По-английски говорит пастор из США Джек Ричардс, а вон тот немец – Дитрих Хальман. Он пастор церкви Берлин-Бранденбург. Они специально приехали на освящение.

Я увидела, как капли святой воды животворящим крестом окропили подвал. Процессия заглянула во все уголки деревянной кирхи и с возгласом «аминь» торжественно перешла к двухэтажному кирпичному корпусу.

– Мы сегодня освящаем это здание во имя Отца, Сына и Святого Духа. Построено оно в 1909 году на средства прихожан, в нем при приходе церкви размещалось Евангелическо-лютеранское начальное училище для детей. Мы вспоминаем сегодня и тех детей, которые в разные годы находились в стенах бывшего здесь во время советской власти приемника-распределителя НКВД. Мы вспоминаем тех детей, родители которых погибли в Великую Отечественную войну от рук немецко-фашистских захватчиков, родители которых пропали без вести, либо познали ужас немецких концентрационных лагерей, – звучал уверенно спокойный голос Веры Зауэр.

Нет, не о тех немцах говорил Адам Олеарий с игуменом Иоанном, не о тех…

Дети с зажженными свечами вошли в здание, чтобы пронести по этажам очищающий Огонь.

Неожиданно для себя я стала свидетельницей разговора двух пожилых мужчин – активных участников происходящего.

– Здравствуй, – начал разговор один из них. – Ты меня узнаешь?

– Нет, – удивленно ответил седовласый человек невысокого роста.

– Я – Шурка… Помнишь? Я тебя сразу узнал. Ты – Санька. Так ведь?

– Да…

– Помнишь военные годы? Ты тогда еще совсем мелким пацаном был.

– Шурка?! Помню… Неужели это ты?! Как ты меня узнал?

– По глазам… Они у тебя особенные… Других таких нет… А помнишь?..

Узкая, но длинная улица была целым миром для местных мальчишек. В трудное военное время полуголодные, полураздетые они гоняли по ней на самокатах, бегали, играли в дворовые игры. Улицу, давно переименованную в Спартаковскую, по старой памяти все еще называли Кирочной. Санькин дом находился как раз напротив детского приемника-распределителя НКВД, куда привозили детей, которых осиротила война.

Вот и сейчас, играя около дома, Санька решал свои уличные дела с соседскими мальчишками.

– Эй, подойди сюда, – услышал он чей-то не очень ласковый оклик.

Санька оглянулся. Голос, доносившийся из-за решетчатого забора приемника-распределителя, принадлежал Шурке – рослому подростку в старой, выцветшей рубахе и коротких не по размеру штанах. Санька подошел.

– Ты меня знаешь? – сурово спросил Шурка Саньку, который был младше лет на семь.

– Знаю, – ответил Санька.

– Ну, кто я?

– Ты Шурка, – промямлил Санька.

К Шурке подошел еще один подросток.

– Это Федька, – показал Шурка на подошедшего мальчишку. – Он мой друг. Ты его знаешь?

– Да, – кивнул Санька.

– Принеси хлеба…

Санька совсем было собрался бежать домой за хлебом, но услышал голос соседки:

– Санька, не водись с Шуркой и Федькой, они воры. Отойдите от мальца, – тут же переключилась женщина на подростков, – вот я вам, шпана!..

В глазах повзрослевшего Саньки заблестели слезы:

– Помню, как ты просил у меня хлеба…

– Да, жрать хотелось очень…