Успех

В понедельник Руперт Кутцнер выступил с речью о деле фон Дельмайера. Он был в ударе, очень картинно расписывал низменные способы, какими враги «истинных германцев» стараются уничтожить лучших борцов движения. Много невинных людей сидело тогда в немецких тюрьмах, Мартин Крюгер отнюдь не был исключением: что ни день, в газетах появлялись сообщения о судебных беззакониях, возмущавших большинство баварцев. Но пока Кутцнер изливал потоки гнева на гнусных преследователей фон Дельмайера, ни один человек из многих сотен его слушателей не подумал о тех осужденных, о которых писали в газетах. Пока в священной ярости Кутцнер громил подлых угнетателей невинного, не подумал и антиквар Лехнер о Мартине Крюгере, в чьей виновности он вовсе не был уверен. Нет, для них для всех поруганная невинность воплотилась в образе патриота Георга фон Дельмайера. Набившиеся в огромном зале люди, воспламененные речью фюрера, вопили от возмущения, свистели, выкрикивали угрозы в адрес министра Мессершмидта. А когда на экране появилась физиономия страхового агента фон Дельмайера и Руперт Кутцнер, широким жестом указывая на него, возопил: «Верите ли вы, что человек с таким лицом — отравитель собак?» — все повскакали с мест, стали стучать серыми кружками по деревянным столам и в тысячу глоток заорали: «Нет!», после чего знамена со свастикой склонились перед фотографией фон Дельмайера. Точно таким же жестом четверть века назад актер Конрад Штольцинг указывал римлянам на труп Гая Юлия Цезаря — он тогда играл роль Марка Антония, одного из действующих лиц в трагедии английского драматурга Шекспира.

Еще на трех сборищах говорил в этот вечер Руперт Кутцнер о деле фон Дельмайера. Говорил о германской верности, о германской справедливости, о германском чувстве товарищества, клеймил огненными словами бесстыдную наглость врагов, которые осмелились человека чистейшей германской крови обвинить в отравлении столь верного животного, как собака. Еще трижды вскипала возмущением толпа, еще трижды склонялись перед фотографией фон Дельмайера знамена с экзотической эмблемой плодородия.

Эрих был на всех четырех сборищах, и сердце его бурно билось. Он почти что полюбил Кутцнера.

12 Умен или глуп, он мой город родной

Впечатлительный г-н Гесрейтер, обольщенный разнообразной и кипучей жизнью большого города, долго не мог расстаться с Берлином. Все же эта бурная, стремительная жизнь постепенно стала его угнетать. Ежедневно иметь дело с людьми, лишенными воображения, рассчитывать каждое слово, всегда держать ухо востро — нет, такое существование не подобает человеку утонченной культуры, у которого собственная вилла неподалеку от Английского сада. Он все сильнее тосковал по своему Мюнхену, по Людвигштрассе, по «Тирольскому кабачку», по своему дому в Швабинге, по Изару, по горам, по «Мужскому клубу». Вначале, проходя по людным берлинским улицам, он с сожалением думал о флегматичности своих земляков, а теперь уже эта флегма представлялась ему мудрым спокойствием. Их грубость он мысленно называл непосредственностью, неумение логически рассуждать — поэтичностью, склонностью к романтике.

Он завязал интрижку с третьеразрядной берлинской актрисой. Но этот город и ее заразил лихорадкой, и ее подстегивал дни напролет охотиться за деньгами, полезными знакомствами, выгодными ангажементами, ролями, ответственной ролью. Она уделяла г-ну Гесрейтеру мало времени, не проявляла интереса к его будничной жизни, не понимала ее.

Как-то вечером, когда она в очередной раз отложила свидание с ним из-за каких-то дурацких театральных дел, он с особенной остротой почувствовал пустынность своего берлинского существования. Ему так захотелось услышать хотя бы мюнхенский говор, что он отправился на Ангальтский вокзал к отходу мюнхенского поезда. Он стоял и смотрел вслед выезжавшим из-под сводов дебаркадера вагонам и вдруг понял, что ему следует немедленно сделать. Перед ним возник образ г-жи фон Радольной — невозмутимой, большой, как-то особенно обаятельной.

И как это он раньше не сообразил! Ведь от него одного зависит помирить город Мюнхен с ней, природной мюнхенкой, прекратить нелепый бойкот. Г-н Гесрейтер помчался в контору по продаже железнодорожных билетов, заказал спальное место на завтрашний вечер. Он быстро приведет все в порядок, защитит Катарину от нападок дурацкого города.

После возвращения из-за границы г-н Гесрейтер ни разу не видел г-жу фон Радольную. И сейчас он тоже не станет предупреждать ее о своем приезде, свалится как снег на голову. Он дотронулся до коротких бачек — вот уже две недели, как г-н Гесрейтер стал их отращивать. Да, он будет бороться за Катарину, не жалея сил. Когда на следующий вечер г-н Гесрейтер выехал из Берлина, его так распирала жажда деятельности, что спальное купе казалось ему слишком тесным. «Когда бодрый дух полнит мужеством грудь», — повторял он в такт перестуку колес. Сна не было ни в одном глазу, пришлось принять снотворное.