Успех

В штаб приходили самые разнообразные люди. Например, приходил Рохус Дайзенбергер, предъявлял счета к оплате. Он ничуть не изменился — та же борода с проседью, те же длинные, расчесанные на пробор волосы, тот же солидный черный сюртук. В грандиозном спектакле, затеянном «истинными германцами», он вдохновенно играл роль апостола. И результаты были отличные. Особенно в деревнях. Крестьяне ни в чем не нуждались, выплачивали недоимки обесцененными деньгами, жили припеваючи, лучше, чем когда бы то ни было. А долговязый человек с лукавыми глазками убеждал их, что «истинные германцы» уничтожат еврейских капиталистов-грабителей и навеки упрочат нынешнее изобилие. Его речи были хитроумны и патетичны. Они производили такое впечатление, что после его проповедей народ валом валил в партию. Но святой агитатор стоил немалых денег. Объездив окрестные деревни, он предъявлял внушительные счета, а машины, которые он давал напрокат или продавал партии, стоили дороже, чем в любом другом автомобильном парке. Эрих Борнхаак ограничивался тем, что ради проформы вычеркивал из его счетов одну-две статьи расходов. Денег в партийной кассе было хоть отбавляй. Германские промышленники, да и некоторые заграничные организации жертвовали щедрой рукой. Эрих не возражал против того, чтобы святой пройдоха пожил в свое удовольствие.

Заходил и профессор Бальтазар фон Остернахер. Ему импонировала бутафория патриотического движения: знамена, мундиры, воинственный блеск, экзотическая эмблема плодородия, ораторские жесты Кутцнера, его голос. Он писал портрет фюрера в стиле художников Возрождения, который должен был украсить зал собраний «Союза Эдды».

Часто захаживал в секретариат и г-н Пфаундлер. Сперва он относился к «истинным германцам» с недоверием, но живо перестроился, когда они стали устраивать торжественные процессии. «Патриотизм немыслим без увеселений, увеселения немыслимы без патриотизма», — был его нынешний лозунг. Он мечтал о грандиозном освящении знамен, о том, что возьмет на себя праздничное оформление улиц, торжественных шествий.

Покончив с делами в штабе, Эрих поехал к Кутцнеру. Как только он остался один, веселость слиняла с него, словно дрянная краска. Он сидел в машине глубоко угнетенный. Будь оно все проклято! Дела его друга Дельмайера шли из рук вон плохо. История с отравлением собак снова всплыла на поверхность, никак не удавалось предать ее забвению. Чертов Мессершмидт с его непробиваемой честностью! Вперился в это дело своими бычьими глазищами, и ничем его не отвлечешь. Опять засадил фон Дельмайера за решетку, держит его там и не выпускает. Эрих потому и работал в штабе партии с таким рвением, что надеялся — Кутцнер и Феземан вызволят его друга из тюрьмы. Он уже кое-чего добился, дело фон Дельмайера постепенно перерастает в вопрос престижа, в единоборство «истинных германцев» с их последним противником в правительстве.

В приемной Кутцнера сидела его секретарша — Инсарова. Хрупкая русская танцовщица не послушалась многоопытного доктора Бернайса, не уехала в английский санаторий, не проявила героизма, не улеглась в целительную гипсовую постель. Вместо этого, дождавшись конца собрания, где выступал Кутцнер, она подошла к нему и стала так безудержно превозносить, что польщенный фюрер, в ответ на просьбу Инсаровой дать ей работу в аппарате партии, взял ее к себе в качестве личной секретарши. С тех пор она сидела у него в приемной, становилась все тоньше, прозрачней, болезненней на вид, плела мелкие интриги, была довольна жизнью.

Эрих потребовал, чтобы она сию секунду устроила ему свидание с фюрером и чтобы никакие помехи — посетители, телефонные звонки, телеграммы — не прерывали его беседы с этим вечно взвинченным, занятым одновременно десятью делами человеком. Он собирался повести решительную атаку на Кутцнера и добиться обещания, что тот в ближайший же понедельник поставит на собрании вопрос об освобождении Дельмайера, как о чем-то личном, глубоко затрагивающем его, фюрера «истинных германцев».

Сперва Инсарова отказалась пропустить Эриха к Кутцнеру. Конечно, молодой человек ей нравился, она кокетничала с ним и охотно оказала бы ему услугу. Но фюрер был так занят, некто влиятельный дал знать, что вот-вот прибудет на прием, кроме того, с минуты на минуту должны позвонить из Берлина для важного делового разговора. Она твердила свое, он настаивал. В конце концов Инсарова сдалась.