Успех

Нет, Пятый евангелист отнюдь не собирался самолично давать деньги г-ну Кленку и его партии. Он приподнялся, и массажист испуганно отскочил. Бледный, рыхлый человек с кожей, блестящей от крема, и его кирпичнолицый гигант-собеседник смотрели друг другу в глаза. В том-то и вся штука, к тому-то все и сводилось: не к деньгам Рейндля, а к его имени — могучему подспорью движения, за которое ратовал Кленк.

— Вот что, Кленк, — сказал Рейндль, всей своей мясистой тушей источая издевательское благодушие, — вы, разумеется, как подобает доброму «истинному германцу», читали старинные германские саги. И наверняка обращали внимание на то, что герои этих прекрасных сказаний частенько бывали обязаны успехом некоему волшебному приспособлению, которое делало человека невидимым — так называемой шапке-невидимке. Идеологи вашей партии именуют это, если я не ошибаюсь, «северной хитростью». Я, современный промышленник, должен признать, что ваши древние германские писатели держались весьма разумного принципа, — он не устарел и по сей день. Не будь шапки-невидимки, Гунтеру не удалось бы получить Брунгильду, да и я, если только дозволено сравнивать столь малое со столь великим, я тоже без шапки-невидимки многого не получил бы. Не привлекать внимания, не болтать лишнего, не проталкиваться вперед — разве это не золотое житейское правило? Если я верно представляю себе ситуацию, вы ведь теперь и сами придерживаетесь того же правила. Так на каком основании вы ждете, что изменю ему я?

Что ж, Пятый евангелист прав. Он, Кленк, старается держаться в тени, выталкивает вперед Кутцнера и Феземана, — так современную гостиницу украшают своеобразным гербом — старинной вывеской, на которой намалеван белый бык. Он ведь даже и не вступил в партию. Этот Рейндль так часто бывает прав, что прямо с души воротит. Но придется сложить оружие. Все равно никакими силами из него не вырвешь прямого «да» или «нет». Он симпатизирует, но его имя не должно нигде фигурировать.

А человек, не желавший, чтобы его имя где-нибудь фигурировало, лежал на животе и, повернувшись к Кленку спиной, которую все еще массировал г-н Цвельфингер, явно наслаждался. Нет, убедить его повернуться лицом к публике — предприятие безнадежное.

Кленк ушел, получив от Пятого евангелиста обещание, что в тот же день некая организация с ничего не говорящим и ни к чему не обязывающим названием поддержит движение «истинных германцев» весьма солидным денежным чеком. Был ли Кленк уязвлен, что деньги дает опять какая-то анонимная организация, а не Рейндль? Конечно, он бранился про себя, спускаясь по широкой лестнице мимо картины «Умирающий Аретино^{41}» — огромного полотна, где были изображены пышно разодетые красотки и богато убранный стол, и среди всего этого великолепия падал навзничь внушительный, увенчанный цветами старец. «Чванливый стервец, спесивец!» — думал Кленк. Всякий раз обязательно подпустит какую-нибудь шпильку насчет того, что «истинные германцы» просто банда безмозглых идиотов. Он и тут прав, о чем говорить. Дерьмовое невезение, что ему, Кленку, пришлось связаться с такой идиотской партией. Эх, будь он помоложе! Тогда бездумно окунулся бы в этот вонючий поток — просто из-за его стремительности. И тут Кленк подумал, что надо бы выписать в Мюнхен паренька Симона, сыночка. Он здорово дерет глотку в Аллертсхаузене, восхищается своим папашей, восхищается Кутцнером. И прав, что дерет, не может не драть. Молод, значит, имеет право быть ослом.

При всем том Кленку и в голову не приходило швырнуть Рейндлю в лицо чек. Он, в общем, даже не злился на Пятого евангелиста за его правоту. «У него тебе не грех и поучиться, Отто Кленк», — подумал он. «Шапка-невидимка!» — подумал он. С каждой минутой настроение у него все улучшалось. «Он настанет, мой день», — подумал он, и где-то в самой глубине его существа прозвучали глухие удары литавр из той увертюры.

11 Северный строй души

Эрих Борнхаак с неутомимой энергией работал в секретариате штаба «истинных германцев». Внешнеполитическое положение страны день от дня становилось все напряженней, законные власти все бессильней, «истинные германцы» все влиятельней. Еще не успеют зацвести деревья, провозглашал Кутцнер, а он уже возьмет власть в свои руки. Но до этого надо было многое сделать. Ни Кленк, ни Кутцнер не снисходили до мелочей; будничная работа целиком лежала на Эрихе.