Успех

На следующий день за утренним завтраком Тюверлен уже серьезно попытался объяснить ей, почему он не хочет иметь детей. Искусство, сказал он, возникло из потребности человека в самовыражении. Эта потребность, видимо, связана с инстинктом, заложенным в людях, дабы из рода в род передавались житейские знания и опыт, накопленные каждой особью. Потребность в самовыражении, по существу, ничем не отличается от инстинкта продолжения рода. Иоганна предпочла бы услышать рассуждения не столь общие, более личного свойства.

Прошло несколько дней, и Тюверлен весело сказал Иоганне, что в четверг виллу «Озерный уголок» собирается посетить мистер Дениель В. Поттер. Познакомила его с американцем актриса Клере Хольц. Тюверлен обнаружил в Калифорнийском Мамонте большой запас знаний, методично и глубоко продуманных. Он увлеченно рассказывал Иоганне об американце, заранее предвкушая беседу с ним.

Иоганна ревниво огорчалась из-за каждой минуты, проведенной Тюверленом с посторонними. Она надеялась улучить время, когда ей удастся сказать единственно правильные слова и разбить последнюю прозрачную преграду, все еще стоящую между ними. Жак написал очерк о деле Крюгера, откровенно говорил с Иоганной решительно обо всем — и о ней, и о себе самом, — взгляды его всегда были отчетливы, слова обдуманны, мысли вытекали одна из другой. А ее собственные мысли теснили одна другую, в них не было четкости, они не укладывались в слова, не находили себе места среди крепко спаянных мыслей Жака. Но должен, обязательно должен существовать способ передать Тюверлену вот эти ее подспудные ощущения.

Приезд американца был ей совсем некстати. Дни шли за днями, а она все не находила случая поговорить с Жаком о самом главном, и вот приезжает этот американец и крадет у нее еще один день.

С другой стороны, мистер Поттер человек известный и влиятельный. И, по словам Жака, у него дела с баварским правительством. Может быть, он возьмется помочь Мартину.

Впрочем, что толку от таких разговоров. Сколько их она уже вела, всякий раз веря, что ее гнев, ее негодование заразят собеседника. Но сейчас ведет их только из чувства долга, ни на что не надеясь, наперед зная, чем все кончится. Она обратится к этому г-ну Поттеру. Г-н Поттер, человек, конечно, умный, выслушает ее с умным видом, потом скажет — надо подумать, что тут можно сделать, он будет иметь это в виду, как же, как же, помочь невинному — великая радость, да, он поговорит в соответствующих сферах. Этим все и ограничится, на следующий день он забудет даже имя Крюгера. Вот оно, самое гнусное: кричишь, бьешься головой о стену. Бесполезно — людское равнодушие непробиваемо, непроницаемо. Пока ты кричишь, люди, может быть, даже прислушиваются к тебе, но завтра уже ни о чем не помнят. Ведь у них столько сегодняшних забот. Ты говоришь с человеком, а он уже думает о следующем, с кем ему придется говорить, потом поворачивается к тебе спиной — и твой голос, твоя просьба тут же испаряются из его памяти.

Неужели ни разу, ни единого раза в жизни она не встретит человека, которого не надо обхаживать, не надо убеждать, пуская в ход хитроумные уловки? Ни разу не столкнется с тем, кому можно крикнуть: «Да как же такие вещи мыслимы?» Кому можно бросить в лицо обвинение — да как же они смеют существовать? Нет, она обязательно найдет такого человека и крикнет ему в лицо, в его омерзительное, виноватое лицо, что все виноватые в этом — свиньи, что свиньи все, кто имел возможность помочь и не пришел на помощь.

Но крикнуть это американцу было бы не слишком умно. Она должна взять себя в руки. Должна серьезно посоветоваться с Тюверленом, что и как ему сказать. Какая это будет мука! Она больше не в состоянии логично, пункт за пунктом, обсуждать дело Крюгера.

В понедельник Тюверлен сказал ей, что американец приедет в четверг, а во вторник позвонил из Мюнхена адвокат Лёвенмауль и сообщил, что министр юстиции Мессершмидт согласился принять ее в тот же четверг. Ужасно, что она не сможет из-за этого поговорить с американцем. Но так или иначе, а разумнее жаловаться на несправедливый приговор баварского суда баварскому министру юстиции, чем какому-то американцу!

Но теперь она хотя бы избавлена от необходимости еще раз говорить с Тюверленом о Мартине Крюгере. У нее сжимались кулаки уже и тогда, когда он рассуждал о политике, поощряющей прирост населения. Она всей душой привязалась к этому самому Жаку, любит его, восхищается им, но не выносит его хладнокровных разглагольствований о Мартине Крюгере.

Сегодня непосредственно отвечает за судьбу Мартина Крюгера министр Антон фон Мессершмидт. Его-то она и призовет к ответу. Может быть, изольет все свое негодование; может быть, если этот Мессершмидт — человек, ее гневного лица будет достаточно, чтобы он устыдился и исполнил ее требование.