Успех

Наказать. Пожалуй, тут требуется другое. Недавно, на званом обеде, где Мессершмидт сидел напротив генерала Феземана, кельнер чем-то не потрафил тому. Генерал злобно отчитал кельнера, а когда бедняга покорно и испуганно отошел, он посмотрел ему вслед бешеными глазами. Тут-то в первый раз Мессершмидт и обратил внимание на эти глаза. То, что он прочитал в них, было очевидно и недвусмысленно. Прочитал, что человек, многие годы диктаторски управлявший Германией, человек, в чьей власти была жизнь и смерть миллионов людей, чья воля заставила весь мир продолжать войну, хотя ее исход был давно предрешен, этот человек по имени Феземан ненормален. Такие глаза были у буйвола из зоологического сада — он взбесился в неволе, и его пришлось пристрелить. Да, несомненно: когда этот человек смотрел вслед кельнеру, устало, затравленно и одержимо, глаза у него были точь-в-точь, как у того буйвола. И, поняв это, министр юстиции Мессершмидт вдруг так испугался, что у него задрожали колени и побледнело сизое лицо, окаймленное седеющей бородой. Генерал был в свое время героем, но потом, — быть может, еще до окончания войны, — тронулся в уме. Германией в самые ее роковые часы правил безумец. И после войны этого безумца не прогнали, не упрятали в надежное место. Безумец продолжает сидеть здесь, в Мюнхене, и поддерживает того, чей разум тоже оставляет желать лучшего. И эти двое, притча во языцех всей Германии, сейчас вожди отчизны Мессершмидта, Баварии.

Вспоминая минуту, когда он понял это, старик стонет. Из давнего прошлого, из гимназических лет, к нему приходят видения: Калигула, Нерон. Его сотрудники посмеялись бы таким уподоблениям. Они восхваляют старый строй, но мало что знают о старине. Образованность теперь не в чести. Мессершмидт часто вспоминает гимназические годы. Ему приходилось подолгу потеть над книгами, — знания нелегко укладывались в его массивной голове. Но держались в ней крепко. Он и сейчас при случае цитирует латинских авторов. Его сотрудники выслушивают эти цитаты, но какое им дело до латинских авторов.

Антон фон Мессершмидт не сводит глаз с надписи над письменным столом. Выходит, они смеются и над надписью. Кретины смеются над тем, что у Мессершмидта всегда перед глазами напоминание о безвинно казненном пекаре. А может, это и впрямь смешно. Может, он-то и есть главный кретин.

Он снова погружается в чтение бумаг. Ему положили на стол газетные вырезки с отчетами о собраниях «истинных германцев», посвященных делу фон Дельмайера. Да, тут он проявил твердость. Отменил приказ об освобождении мерзавца. До чего этот сброд обнаглел, просто неслыханно обнаглел: обыкновенное мошенничество какого-то гнусного страхового агента они стараются превратить в дело государственной важности. Пристают с требованиями к нему, к следователю, к прокурору. Пишут идиотские анонимки — пора, мол, ему составлять завещание, самое время. И он вполне допускает, что это не просто угроза. Страна заболела паршой, прекрасная Бавария запаршивела, а раз страна в парше, можно допустить что угодно. Его коллеги по кабинету в таком страхе, что из них хоть веревки вей. Сдержанный Дитрам настойчиво спрашивал его, нельзя ли выпустить Дельмайера из предварительного заключения хотя бы до той поры, когда атмосфера немного разрядится. Флаухер не столь осмотрителен: он ругается и проклинает, — неужто всей Баварии катиться к черту на рога из-за каких-то подохших дворняг? Но Мессершмидт и не подумает доставить им такое удовольствие. Ошибаются, голубчики. Он не выпустит этого гнуса.

Звонит телефон. Министру докладывают, что пришла г-жа Крюгер. Значит, придется ему теперь принимать эту самую г-жу Крюгер. А какой в этом смысл? Сколько уже раз дело ее мужа пережевывали — десятки раз в парламенте, сотни — в газетах. Зачем ему тратить время, силы, нервы на безнадежное дело? Когда так много дел незаконченных, требующих немедленного вмешательства? С делом Крюгера решено и покончено. И только эта женщина все еще бегает повсюду и вопит, что в тюрьме сидит невиновный.

Так думал, сидя в кресле, министр юстиции Мессершмидт, когда вошла Иоганна, твердо решившая призвать его к ответу.

Перед ней за столом сидел человек огромного роста. Перед ней на стене была удивительная надпись. Иоганна слышала об этой надписи, но уже забыла, что она означает.

Иоганна заговорила, и, когда начала говорить, последнее свидание в одельсбергской тюрьме стало для нее большей реальностью, чем нынешняя встреча в министерстве юстиции. С большей отчетливостью, чем тогда, с большей отчетливостью, чем на вилле «Озерный уголок», видела она Мартина Крюгера, сидящего перед ней здесь, в кабинете министра юстиции, слышала интонацию, с которой он произнес слова: «под свободным небом».