Успех

По какому-то поводу Тюверлен спросил г-на Поттера, чем объяснить неприязнь к немцам за границей. Тот ответил, что лично он весьма расположен к немцам. Если же говорить о делах, то немцы ему доверия не внушают. Тюверлен поинтересовался — почему? Американец замялся, сказал, что обобщения — вещь весьма рискованная. Тюверлен стал настаивать, и тогда г-н Поттер, не скупясь на оговорки, стал объяснять, в чем разница между его английскими, французскими и немецкими деловыми знакомыми. От англичанина достаточно получить устное заверение; у француза необходимо добиться подписи — это очень и очень нелегко, зато, получив ее, можно спать спокойно; большинство его немецких деловых друзей с необычайной легкостью подписываются под чем угодно, но если дело почему-либо принимает дурной оборот, они начинают вкривь и вкось толковать подписанный документ и в совершенно ясных формулировках находят какие-то метафизические сложности. Каспар Прекль еще больше насупился, и Поттер снова подчеркнул, что не собирается делать обобщений.

Тюверлен усмехнулся про себя — забавно, что немец-интернационалист Каспар Прекль так злится, когда кто-то высказывает сомнение в честности немцев-дельцов. Вслух он сказал, что нелюбовь многих немцев к выполнению обязательств, собственноручно ими подписанных, вытекает, видимо, из их чрезмерной воинственности. Воинственный дух не уживается с уважением к чужому праву и логике. Достаточно вспомнить прославленную немецкую средневековую поэму «Гильдебранд и Гадубранд»^{42}. Отец встречает сына, утаивает от него их родство, потом они схватываются, подстрекаемые одной только любовью к дракам, и убивают друг друга. Многие современные немцы — кое-кто из студентов, например, — все еще ставят себе за образец Гильдебранда и Гадубранда и из чистой воинственности наносят друг другу колотые и рваные раны. Люди с таким мироощущением будут из себя выходить при мысли, что какая-то бумажонка может оказаться сильнее пушек. Стоит возникнуть спору — и они требуют, чтобы его решили войной, и так до тех пор, пока не одержат победы. Людей этой породы везде много, но сейчас они становятся все менее влиятельны в Германии. Г-н Поттер не должен переоценивать значения их воплей.

Но тут Каспар Прекль уже не мог сдержаться. Случалось, он и не так честил своих земляков, но слушать, как их поносят этот швейцарец и этот американский денежный пузырь, было свыше его сил. Он сердито заявил, что утверждение г-на Поттера, будто немцы неэтичный народ, так же справедливо, как утверждение, что белое черно. Они чересчур этичны, до идиотизма этичны. Потому-то, взывая к этике, угнетатели подчиняют себе угнетенных, потому, прикрываясь этикой, держат их в узде. Ни один народ на земле так не терзал себя всякими этическими тонкостями, как немецкий. Где другие идут прямой дорогой, там немцы из-за этой своей этики идут в обход. Не успели начать революцию, и уже стоп машина: им, изволите ли видеть, надо сперва выяснить, достаточно ли это честная игра.

Все это г-н Прекль выложил в очень резкой форме. Г-н Тюверлен и г-н Поттер переглянулись. Не засмеялись, нет, для этого они были слишком цивилизованны. Он ни в коем случае не хотел бы задеть г-на Прекля и его родину, с обманчиво-мягким благодушием возразил г-н Тюверлен, но при всем желании не может назвать этичным, ну, скажем, тот маневр, свидетелями которого они все являются, тот способ, которым государство и промышленность с помощью инфляции перекачивают деньги из карманов обывателей в свои собственные кассы. Г-н Тюверлен и сам не считал свой довод слишком убедительным; еще не договорив, он уже понял, что Каспар Прекль с полным правом может сказать ему, что маневр этот совершен не целым народом, а немногочисленной правящей верхушкой. Но случилось неожиданное: тот самый инженер Каспар Прекль, который обычно бичевал наглое вероломство капиталистов так метко и ядовито, на этот раз ответил, словно бы защищая это вероломство, что считает бессмысленным рассуждать о том, честной ли игрой занимались глетчеры, когда после ледникового периода вдруг взяли и растаяли. Его собеседники так удивились, что некоторое время молчали.

— Инфляция — нечестная игра, — после паузы негромко и раздумчиво заметил Мамонт. — Но очень выгодная. Будь я на месте вашего министра финансов, я тоже играл бы в нее.

Тут все трое невольно рассмеялись. Инженер Прекль втайне готов был сквозь землю провалиться от стыда и клялся себе, что обязательно напишет балладу о честной игре.

Почти сразу после обеда Каспар Прекль уехал. Его никто не удерживал. Он был неразговорчив, с любой точки зрения узок, занимал мало места, в отличие от Тюверлена и американца; но когда этот фанатик ушел, в большой комнате стало почему-то пустынно. Разговор сразу увял.

— Каспар Прекль очень утомителен, — помолчав, сказал Тюверлен.

— Мне жаль таких людей, — тоже помолчав, лениво произнес американец.