Успеть изменить до рассвета

Не толкает ее. И даже не поднимает руку. Стоит на месте, обе кисти перед собой. Правда, все пальцы скрючены — похожи на лапы волка перед броском. Вот‑вот вцепится — но не вцепляется. А лицо перекошено страшной, отвратительной, злобной гримасой. Однако никакого физического контакта нет. Выглядит происходящее так, словно крик Кордубцева взметает чудовищной силы столб воздуха — даже помеха на долю секунды пробегает по обоим компьютерным окошкам. И Варя отлетает на пару метров — и ударяется даже не о пол кухни, как ей показалось в первый момент. Ее отбрасывает к стене, и бьется головой она об нее. И затихает.

После этого Кордубцев выбегает из кухни. То, что происходит в квартире дальше, Варя не помнит — сейчас смотрит со стороны.

Участковый — он не пострадал, но находится в обалдении — подходит к лежащей Варе. Тормошит ее. Девушка приходит в себя. Галимулин поднимает Варю, она словно пьяная. Когда она почти без сознания, видно, что хоть и красивая и плотно сбитая (она, конечно, это замечает), но, увы, с лишними килограммами. Вот участковый подхватывает ее и ведет в коридор и дальше — в безопасный подъезд.

А в то же самое время Кордубцев находится в одиночестве в комнате. Камера, установленная в гостиной, фиксирует, как он — непонятно только, в ярости или в отчаянии — хватается руками за голову. Зато последующие действия не позволяют трактовать его чувства двусмысленно: он оскаливается и заливается неслышным смехом. А затем устремляется к той камере, что установлена в комнате, — значит, он все‑таки их вычислил, знал, где в квартире находятся средства слежения, — и начинает беззвучно, как это сделал однажды футболист Евсеев, орать в них непристойности — что‑то вроде: «Вот вам! Съели?!» А дальше — совсем непечатное. Вот только странность: микрофоны, установленные в его жилище, все вдруг разом вышли из строя — оглохли, что ли, от того самого, начального, ужасного крика Кордубцева? Поэтому видно только, как он пучит глаза, раздувает ноздри и — прямо в камеру орет. Но теперь, если всмотреться в его артикуляцию, — а она подчеркнута, выделена, — словно сквозь пыльное стекло вагона дальнего следования он пытается донести свою мысль… Донести — до кого‑то. Возможно, до нее, Вари. Итак, вот что он неслышно кричит. Разобрать это, хоть и без звука, довольно легко:

— Берегись! Берегись, Данилов! Доносчику — первый кнут!

Кононова останавливает, еще и еще раз запускает последнюю фразу. Надо, конечно, отдать запись на экспертизу — но и без того понятно, чью фамилию выкрикивает объект. Данилов. И ясна его угроза: доносчику — первый кнут!

Выходит, Кордубцеву стало известно — интересно, откуда и как? — что это Данилов навел на него Варю. Чтобы отвлечься от неприятного чувства — значит, явившись к Кордубцеву, она подставила не только себя, но Данилова? — Варя перемотала обе пленки на начало записи.

И снова, еще раз, стала просматривать их беседу с юнцом. А потом — столкновение. Чтобы снова убедиться: не было никакого контакта, не было! Ни руки молодого человека, ни его плечо, ни голова не преодолели эту дистанцию в полметра, что все время оставалась между Кордубцевым и Варей.

И в этот миг она будто услышала укоризненный голос своего бывшего (к сожалению) и такого любимого, такого понимающего начальника Петренко: «Эх, Варвара, ну ты и натворила делов!»

И сама же ему мысленно возразила: «Зато проявила суть объекта, и мы все поняли, чего он в самом деле стоит».

Впрочем, она не сомневалась, что оправдания ее звучат довольно жалко.

Значит, вздохнула Кононова‑Конева, надо перед нынешним начальником комиссии, полковником Марголиным, придумать гораздо более убедительную отмазку.

* * *

Мнения разделились.

Совещание вообще оказалось многолюдным. Насколько, конечно, это было принято в комиссии. Во всяком случае, столько народу на заседаниях Варвара еще не видывала. Это и с соображениями секретности было связано — каждый здесь разрабатывал свою собственную тему, возделывал личную делянку обычно в одиночку. А тут вызваны были полковником Козлом Винторогим сразу все причастные: Варя, капитан Вася Буслаев, молодой лейтенантик Петюня Подгорнов. И неожиданно — полковник Петренко, который вообще к делу Кордубцева касательства иметь не должен был, поелику служил теперь в совершенно другом отделе, «И» — исследовательском. Непонятно, что означало явление бывшего и разжалованного руководителя комиссии. Признание его былых заслуг и уважение к опыту? Способ подстелить соломки — если что‑то пойдет не так, снова свалить все на полковника, однажды провинившегося? А может, наоборот: присутствие Сергея Александровича есть негласная поддержка Варвары? Генерал ведь знал наверняка, что она — петренковская креатура и вечно на него опиралась. Хотя вряд ли Марголин столь тонкие материи хоть когда‑нибудь в жизни имел в виду.