Успеть изменить до рассвета

Немолода ведь уже была — тогда ему, пацаненку, казалось. А сейчас думаешь: ей и пятидесяти не стукнуло. Детский возраст. Жить бы да жить.

А мамуля… Тело матери нашли в окрестностях портового города Энска, где они тогда жили. Она лежала под морским обрывом, в воде и пене. То ли поскользнулась нечаянно, гуляя. (Замечалась за ней такая странность: в смятенном состоянии духа, когда в нынешние времена к психотерапевту или к экстрасенсу идут, бродила матушка в одиночестве по пустынным морским берегам — думала о своем.) А может, подтолкнул ее кто? Или сама свела счеты с жизнью? Даже о восьмилетнем Алешеньке не подумала?

С тех пор, с октября девяностого, Алеша — сирота. И воспитывал, растил и баловал его отец. А также многочисленные, сменяющие друг друга, мачехи. Отец — да, надо отдать должное: он делал все, что мог. Кормил‑поил‑одевал, дал образование в престижном столичном вузе. К отцу, Сергею Владиленовичу, у Данилова претензий нет. Кроме одной. Если б не он, не его залихватское гусарское поведение, мамочка, наверное, была бы жива. Он ее, папаня, своими подвигами погубил.

Неотступные мысли об этом тянулись и тянулись весь день — подспудно, и когда он последних страждущих принимал, и когда домой возвращался. Хотелось с Варей за ужином поделиться, о чувствах своих рассказать — но, как назло, ее дома не оказалось.

Данилов повалялся в одиночестве с полчаса, потом приготовил для обоих ужин — рис с креветками. Приходилось все время думать о калорийности, ведь Варвара фигуру свою блюдет.

Варя приехала только полдвенадцатого. Вся бледная, опустошенная. И даже язык слегка заплетается, словно у пьяной — но совсем не пьяная.

— Так, Данилов. Ничего не говори и ни о чем меня не спрашивай. Я сейчас пойду и лягу. И машину мою не высматривай. Я ее на службе оставила, меня подвезли.

Затем она прошла в спальню, разделась, пошвыряла одежду комком на пол, что было так не похоже на аккуратистку Варвару. Рухнула на кровать и свет погасила.

Он задернул для нее шторы.

— Может, тебе чаю?

— Нет, ничего не надо.

Что случилось и почему, Алексей не стал допытываться — ни устно, ни ментально. Лишь появилось у него стойкое ощущение: «Это все из‑за Кордубцева».

Варя

Хотелось бы ей взять больничный!.. Да и рекомендуется при сотрясении мозга лежать неподвижно на спине, не читать, телевизор не смотреть, компьютером не пользоваться. Но разве могла она сейчас, в такое странное и тяжелое время, когда непонятно что происходит с этим ужасным юнцом Кордубцевым, взять и дезертировать с поля боя!

Ругая саму себя за героизм, потащилась на службу. По‑прежнему подташнивало, и голова кружилась — но легче, чем вчера.

Смотрела на свое отражение в утреннем метро, на фоне убегающих кабелей и стен тоннеля, и сама себе не нравилась: бледная, не накрашенная, страшно усталая. Хорошо еще, ей собственный вид стал интересен — прогресс по сравнению со вчерашним вечером очевиден. И другие положительные эмоции в палитре появились. Например, радость от того, что ехать предстояло в сторону, противоположную часу пик. Если бы ее сейчас прижало к какому‑нибудь не затрудняющему себя мытьем мужичку — немедленно бы, наверно, вывернуло. А так удалось доехать без потерь.

Прибыв в комиссию, сразу затребовала сделанные вчера записи. Взялась просматривать, в какой‑то момент даже покадрово и сличая: в левом компьютерном окошке — то изображение, что сделала камера в ее сумочке. В правом — с устройства, что технарям удалось влепить на кухне Кордубцева. Каждая камера зафиксировала их беседу с довольно странных ракурсов — кино так не снимают, даже самое экспериментальное и артхаусное. Первая камера записывала происходящее снизу — плюхнувшись на барный стул, Варвара бросила сумочку на пол, постаравшись направить устройство в сторону объекта. Второе видео оказалось, по всей видимости, вмонтировано в вытяжку под потолком, поэтому съемку вело сверху вниз. Но на обоих изображениях прекрасно был виден Кордубцев, все его руки‑ноги. С Вариной камерой было понятно — она сама направляла. А вот вторая? Объект прямо как специально под нее встал.

Даже закралось — а может, и впрямь специально? Может, товарищ чувствовал и знал, что его записывают? А также с какой точки пишут? Поэтому именно такое место, наиболее выигрышное, выбрал?

Варя отогнала эту мысль как не поддающуюся проверке, а потому неконструктивную и углубилась в просмотр.

Она синхронизировала обе камеры и видела на них одно и то же.

Вот она, Кононова, с выражением лица, как будто в детстве дразнит злобную собаку, начинает задевать Кордубцева — все сильнее и сильнее:

«Значит, гибель их всех тебе выгодна была?.. Мог ради выгоды и родных замочить?.. Сам не жалеешь, что родных погубил?..»

А он в ответ ей гаркает: «Нееет!»