Усто Мумин: превращения

«Мы с Брукманом[206], — вспоминает Массон, — торопились закончить обмер одного из крупных раскопов и находились как раз на дне колодца до 11 метров глубины, вдруг услышали, точнее, ощутили, что-то неладное на краю шурфа. Подняв головы, увидели, как сверху на нас летит глыба из спаянных алебастровым раствором нескольких жженых кирпичей. Мы прижались друг против друга к стенке узкого колодца и подняли вверх руки, прикрывая голову. На некоторой высоте глыба ударилась о стенку колодца и слегка отклонилась от линии своего падения. Осыпав меня мелкими комьями земли и кусками кирпичей и сорвав до костей с кисти левой руки клок кожи с мясом, глыба всей тяжестью рухнула на носок грубого австрийского ботинка Брукмана, раздробив пару фаланг двух пальцев на его правой ноге. Рванувшись тотчас к лестнице, мы оказались через минуту на поверхности земли и успели разглядеть спину убегавшего неизвестного молодого чалмоносца в синеватом халате, скрывшегося за углом медресе. Через некоторое время выяснилось, что глыба кирпичей упала не случайно, ее сбросил в шурф молодой мулла, учащийся медресе, по наущению враждебно к нам настроенных духовных лиц, мстил за закрытие революционной властью его аlma mater. По Самкомстарису, во избежание подобных неприятностей, было сделано распоряжение: на время обмера шурфов наверху должен неотлучно присутствовать рабочий»[207].

Усиление охраны (теперь уже советских объектов) от вылазок местных жителей сыграло с Усто Мумином злую шутку. Его, примостившегося на крыше одного из медресе на площади Регистан для зарисовки нужных объектов, одетого по-узбекски, заподозрили в причастности к банде басмачей и арестовали. Благо, все вскоре разрешилось, однако могло бы закончиться плачевно, если бы не встреча с бывшим однополчанином, вступившимся за Усто Мумина[208].

Научно-исследовательская деятельность трех секций Самкомстариса в начале 1920-х была делом нелегким, однако интересным и сплотившим многих художников на долгие годы.

Все это время, с 1920 по 1925 год, находясь в Самарканде, Усто Мумин вбирал в себя новый для него быт, новые краски. Впечатления воплотились в полотна. Пишет Софья Круковская:

«Как это ни парадоксально, но Николаева совершенно не коснулось тяготение к изображению архитектурных памятников, которому отдали дань почти все живописцы Узбекистана того времени. На него больше воздействовала живая жизнь, быт и обычаи народа»[209].

Однако это не совсем так. Архитектурные мотивы есть в некоторых работах художника.

Николаев, живя в Самарканде, выполнял работы и для Ташкента, в частности театральные декорации (об этом говорят неожиданно открывшиеся свидетельства). В собрании Фонда Марджани хранится портрет оперного артиста Александра Петровича Селиванова с дарственной надписью: «Моему другу Александру Николаеву. Спасибо за незабываемый творческий вечер 28 апреля 1924 г. Ташкент. Селиванов. P. S. Нет предела и восхищения декорацией, сделанной Вами». Из театральных афиш той поры известно, что 28 апреля в ташкентском театре «Колизей» давался бенефис артиста Государственной оперы А. П. Селиванова, в программе вечера — опера Россини «Севильский цирюльник», партию Фигаро исполнял Селиванов.