Усто Мумин: превращения

«В 1920-х годах заявил о себе Усто Мумин, на которого… оказало большое влияние искусство Византии, древнерусской иконы и раннего европейского Ренессанса. <…> Взгляд Усто Мумина на мир Востока был взглядом русского колониста, плененного поэтикой и очарованием неведомого, но постепенно обретаемого им мира…»[212]

Запись из дневника Виктора Уфимцева:

«23 апреля 1924 г. Завтра Великий Четверг, через 4 дня Пасха, но здесь мы ничего не чувствуем страстного, дни как самые обычные, вечерами, правда, невиданные нами гуляния по улицам стар<ого> города, „Ураза“, пляски бачей, музыка и пение евреев в чайханах продолжаются до 2 часов ночи, потом бьют барабаны, возвещающие, чтоб кончали еду»[213].

Именно эти юноши и станут главными героями — как в творчестве Усто Мумина, так и в мифе о нем. Их, как объект изображения, ставили Николаеву на вид власти от культуры, газетные проработчики, а также летописцы истории советского искусства, называя этот вектор его художественного интереса проявлением «мелкобуржуазного романтического ориентализма»[214]. Владимир Чепелев^{35} уверен:

«А. Николаев принял Восток как эстет, тонкий, даже надорванный, принял утонченно-стилизующей линией графика, помнящего об Обри Бёрдслее. А. Николаев стремился проникнуть в „дух“ Востока и найти там „строй“ умиротворяющих представлений и образов. Такие работы его, как „Дружба, любовь, вечность“, „Жених“ и др. (до 1929 г.), являются мертвенными образами Востока, образами нереальными, в них очень мало даже экзотики…»[215]

Трактующий советское искусство в строго новой, рожденной официозом парадигме Владимир Чепелев расставляет акценты: что плохо и что хорошо. Все работы, которые он отметил выше, по исповедуемой им советской идеологии и мнению исследователя актуального искусства (1920–1930-х), «вредны»[216].

Время, как мы видим, схлопывает все эти требования, упреки, критику, остаются «любовь, дружба, вечность»… — и эти работы Усто Мумина, которые более всех подвергались порицанию. Именно они стали знаковыми, «устомуминовскими» в истории искусства.

4. Бачи

— Это было до нас, и это будет всегда.

— Это будет всегда, если кто-то не положит этому конец…

М. Вайль, Д. Тихомиров. Пьеса «Радение с гранатом»

В данной главе пойдет речь о событиях, предшествовавших появлению Николаева в Средней Азии, но тем не менее важных для понимания биографии художника.

Туркестанский край в пору освоения его русскими колонизаторами удивил пришельцев своеобразным зрелищно-развлекательным действом — выступлениями бачей (так называли мальчиков-подростков, выступавших в чайхане, своеобразном туземном клубе для мужских компаний).

Василий Верещагин написал целый цикл картин по туркестанским впечатлениям, на них были изображены, помимо других экзотических персонажей, и мальчики-бачи («Портрет бачи», 1868; «Продажа ребенка-невольника в рабство», 1972). Одна из них — «Бача и его поклонники». Работа не дошла до нашего времени — лишь ее черно-белая фотография. (Верещагин полотно уничтожил, так как, представленное туркестанскому генерал-губернатору Константину Петровичу фон Кауфману, оно вызвало неодобрительную реакцию: было названо неприличным.)

У бачей был учитель (бачабоз) — часто хозяин чайханы. Юноши попадали в его распоряжение по-разному, порой их отдавали за плату бедные семьи. В бачи выбирали красивых и гибких. Обученные, они исполняли на сцене роль травести: под тюбетейку, повязанную косынку им прикрепляли длинные косички, тем самым юноши приобретали вид гурий. Новый, необычный ритм жизни, выпав на подростковый, психологически переломный этап, формировал неадекватное сознание: юный танцор, ежедневно купаясь в восхищении зрителей, искренне верил в свою неотразимость и, соответственно, вел себя будто принц, принимая как должное многочисленные подарки и знаки внимания.