Усто Мумин: превращения

«Были мы вчера утром у Лебедева Владимира Васильевича. Чудесный художник, изумительный. Сидит в комнатенке и делает „этюды предметной конструкции“. Мы привезли к нему его же рисунки — персидские миниатюры — отличная, прочувствованная стилизация. Клячко^{57} захотел купить их (они случайно были у меня). Клячко спросил:

— Сколько вы желаете за эти шесть рисунков?

— Ничего не желаю. Эти рисунки такая дрянь, что я не могу видеть их напечатанными.

— Но ведь все знатоки восхищаются ими. Ал. Бенуа говорил, что это работа отличного мастера. Добужинский не находил слов для похвал…

— Это дела не меняет. Мне это очень не нравится. Я не желаю видеть под ними свое имя.

— Тогда позвольте нам напечатать их без вашего имени.

— Не могу. И без того печатается много дряни. Я не могу способствовать увеличению этого количества дряни.

И как бы оправдываясь, сказал мне:

— Вы сами знаете, К. И., я человек земляной. Даже не земной, а земляной. Деньги я очень люблю. Вот продаю книги — деньги нужны. (Действительно, на табурете груда книг по искусству — для продажи.) Но взять за это деньги не могу»[340].

По воспоминаниям Евгения Шварца, молодые художники, работавшие под началом Лебедева, обязаны были сами делать рисунки на литографских камнях, следить за печатанием своих книг. Лебедев считался лучшим советским графиком. Про него говорили: «Лебедев настолько опередил остальных, оторвался, что трудно сказать, кто же следующий». Время лебедевского Детиздата было золотым веком книжки-картинки. Фамилия художника не скрывалась среди выходных данных наряду с фамилией технического редактора, а красовалась на обложке — рядом с писательской. Расцвет лебедевской группы сопровождался резким отрицанием предыдущей школы: литературность была самым серьезным обвинением для художника. Он обязан был высказываться средствами своего искусства. Лебедев был особенно строг к нарушителям этого закона, считая, что если художника тянет в соседнюю область, значит, он недостаточно одарен в своей. Например, иллюстрируя известные строки Маршака

Там, где жили рыбы,
человек взрывает глыбы,

Лебедев уклонился от сюжетной стороны этих строк, изобразил не взрыв, а двух-трех спокойно и безотносительно к тексту плавающих рыб. Вторым строгим требованием, которое предъявлял Лебедев к ученикам, было знание материала. Точно было известно, кто знает и может рисовать лошадей, кто — море, кто — детей. А «Тома Сойера», например, выпустили со старыми американскими иллюстрациями. Лебедев сказал, что они плоховаты, но в них есть настоящее знание материала, среды, времени. Третьим требованием было понимание технической стороны дела. Художник должен был решать сам, какое клише будут делать с его рисунка — тоновое или штриховое, сколько красок будет в картинке — во всем, как вспоминал Шварц, «должна присутствовать авторская рука»[341].

В создании книжек-картинок, упомянутых Шварцем, участвовал Усто Мумин. Много ли у художника их было? Все ли они сохранились? Доступны нам оказались только пять. Выглядят они, как упоминает Шварц, так: фамилия художника стоит крупно на обложке, а писателя — на обороте.

Книжка-картинка «2 Первомая», ее авторы — Усто Мумин и Евгений Шварц. На обложке — пионер-горнист, созывающий детвору на демонстрацию. Вверху крупным шрифтом, на фоне неба — «Усто Мумин».

Усто Мумин. Обложка и иллюстрация к детской книге «2 Первомая»

Издательство «Госиздат», 1930

Вся книжка — рисованный рассказ, иллюстрирующий небольшой текст Шварца о том, как свободно и жизнеутверждающе проходит празднование Первомая в СССР и как— на «загнивающем Западе»: музыка, радостные лица советских пионеров в одном случае и преследование детей и рабочих со стороны полицейских — в другом[342].

Воспитательная направленность (с антитетичной композицией) этой агитки, предназначенной детям, очевидна. Рассказ, напечатанный на одном развороте, вписывается в общий идеологический проект тогдашнего времени.