Утешительная партия игры в петанк

— О да, — высокопарно изрек Шарль, — я знаю. В твоих великих Терзаниях! С большой буквы «Т», вкупе с не менее глобальным торчем, очень удобно, заметь. И что ты хочешь, чтобы я тебе ответил?

— А разница в том, что тебя воспитали люди, чтившие много всего, а меня — женщина, не верившая ни во что.

— Она верила в жиз...

Шарль оборвал себя на полуслове. Слушком поздно...

— Конечно. Достаточно вспомнить, что она с ней сделала...

— Алекс... Я все понимаю... Я понимаю, тебе надо поговорить об этом. Заметно, что к разговору ты подготовился, видать, долго репетировал... Я даже думаю, не за этим ли ты послал мне зимой столь пылкое послание... Чтобы свалить на меня все, что не удается сбросить на дно...

Но я не тот, кто тебе нужен, ты понимаешь? Я... слишком замешан в этом деле. Не могу я тебе помочь. И не потому, что не хочу, а потому, что не могу. У тебя хоть дети есть, ты... А я... я пойду спать. Передавай от меня привет своей укротительнице.

Открыл дверь в свою комнату:

— И вот еще что... Почему ты не отдал ее тело науке, ведь она столько раз заставляла тебя это обещать?

— Послушай, эта чертова больница! Тебе не кажется, что она и без того достаточно для них сде...

Он сломался.

Покачнулся, откинулся навзничь:

— Что я сделал, Шарло? — Зарыдал он, — скажи, что я сделал?

Шарль не мог нагнуться, ни тем более встать на колени. Дотронулся до его плеча.

— Кончай... Я тоже несу черт знает что. Если бы она действительно этого хотела, она бы оставила тебе записку.

— Она оставила.

Боль, тревога, бессмертие, обет. Отнял руку.

Алексис изогнулся, достал бумажник, вынул оттуда вчетверо сложенный белый листок, встряхнул его и прокашлялся:

— Мой любимый...

Снова всхлипнул и передал листок Шарлю. Тот был без очков и сделал шаг к своей комнате, где горел свет.

В этом не было необходимости.

На листке больше ничего не было.

Выдыхал долго и глубоко.

Чтобы одна боль заглушила другую.

— Видишь, во что-то она все-таки верила... — Знаешь, повеселевшим тоном добавил он, — я бы с удовольствием подал тебе руку и помог подняться, да вот только сам сегодня утром под машину попал...

— Ты меня достал, — улыбнулся Алексис, — вечно тебе надо быть лучше всех.

Ухватился за край его пиджака, подтянулся и встал рядом с ним, сложил письмо и удалился, подражая пискливому голосу Нуну:

— Ну-ка, мои цыпочки/ Живо! Баиньки!

Шарль доплелся до кровати, рухнул на нее бесформенной массой, ай, больно, и подумал, что прожил самый длинный день в своей...

Уже спал.

4

Где это он?

Что это за белье? Что за гостиница?

Узорчатые занавески вернули его к действительности. Ах да... Кло-дез-Орм...

Полная тишина. Посмотрел на часы и сначала подумал, что держит их вверх ногами.

Четверть двенадцатого.

Впервые в этом веке он просыпается так поздно ...

Перед дверью лежала записка: «Мы не стали тебя будить. Если не хватит времени зайти в школу (напротив церкви), оставь ключ соседке (зеленая калитка). Обнимаю».

Полюбовался обоями в туалете, туалетной бумагой, подобранной в тон к пасторальным сценкам на стене, сварил себе кофе и застонал перед зеркалом в ванной.

За ночь лама подрумянилась... Появились новые оттенки лилового с зеленоватым отливом... Очень хотелось плюнуть в эту рожу, но не стал, воспользовался бритвой Алексиса.

Сбрил то, что было возможно, и тотчас пожалел. Стало еще хуже.

Рубашка воняла тухлятиной. Надел свою молодежную тенниску с крокодильчиком и почувствовал себя на удивление счастливым. Хоть и растянутую, заношенную, с обтрепанным, обвисшим подолом, он все равно узнал ее. Это был подарок Эдит. В то время они еще дарили друг другу подарки. Вот купила тебе тенниску, взяла белую, ты ведь так любишь классику, и вот теперь, чуть ли не тридцать лет спустя, он почувствовал к ней благодарность за ее дурацкую принципиальность. К его сегодняшней физиономии другой цвет никак бы не подошел...

Он несколько раз позвонил соседке за зеленой калиткой, она не ответила. Другой соседке (опасаясь гнева Корины!) ключи оставить не посмел и решил заскочить в школу.

Ему не очень хотелось встречаться с Алексисом при свете дня. Предпочел бы остановиться на последних вчерашних аккордах и продолжать свою жизнь уже без него... но утешал себя тем, что сможет еще раз обнять Луку и прекрасную Марион, прежде чем навсегда потеряет их из виду.

***

Напротив церкви, пусть так, но самая что ни на есть светская школа.

Типичное здание а-ля Жюль Ферри[151], скорее всего построенное в тридцатые годы, классы для мальчиков напротив классов для девочек, что увековечено в камне под сплетением букв R и F[152] , настоящий школьный двор с высокой оградой, по низу выкрашенной в зеленый железнодорожный цвет, побелевшие от мела каштаны. Несмываемые «классики» (вот скукотища) и на радость игроков в шарики потрескавшийся асфальт ...

Очень красивое здание, с кирпичным орнаментом, прямое, строгое, в республиканском духе, несмотря на всякие шары и прочие фонарики, которыми его украсили по случаю праздника.