Утешительная партия игры в петанк

Высунулся из окна, чтобы закрыть ставни, увидел, что Алексис со стаканом в руке сидит один на ступеньках террасы. Натянул брюки и захватил сигареты.

И бутылку по дороге.

Алексис подвинулся, освобождая ему место.

— Смотри, какое небо... Сколько звезд...

—...

— А через несколько часов снова рассветет.

Молчание.

— Зачем ты приехал, Шарль?

— Отдаю долг памяти.

— А что я играл для Нуну? Не помню...

— Все зависело от того, как он был наряжен... Когда на нем был тот идиотский плащ...

— Знаю! «Розовую пантеру»... Манчини...

— А когда он принимал душ и мы видели его волосатую грудь, выход гладиаторов на арену...

— До... До-Соль...

— Когда он являлся в своих кожаных шортах... Те, что с вышитыми желудями на передних карманах, и мы умирали со смеху, на этот случай у тебя в запасе была баварская полька...

— Ломанна...

— Когда он пытался заставить нас делать уроки, ты затягивал ему мотивчик из «Моста над рекой Квай».

— Он его обожал... Совал указку подмышку и слушал так серьезно...

— Когда ему удавалось с первого раза вырвать у себя из уха волосок, ты выдавал «Аиду»...

— Точно... Триумфальный марш...

— Когда он нас доставал, ты изображал сирену скорой помощи, которая увозит его в больницу. Когда мы безобразничали, и он запирал нас в твоей комнате до прихода Анук — уж она-то с вами разберется, — ты трубил что-нибудь жалостливое из Майлза прямо в замочную скважину...

— «Лифт на эшафот»?

— Вот-вот. А когда он гонялся за нами, чтобы отправить в ванную, ты запрыгивал на стол и исполнял «Танец с саблями»...

— Помнится, с ним я страшно намучился... Ни хрена у меня не получалось...

— А когда нам хотелось конфет, то специально для него ты брался за Гуно...

— Или за Шуберта... Зависело от того, сколько мы хотели получить... Когда он выкидывал эти свои глупые фортели, я добивал его «Маршем Радецкого»...

— Вот этого я не помню...

—Да как же... Пум-пум — это Штраус. Шарль улыбнулся.

— Но больше всего он любил...

— Вот это... — продолжил Алексис, насвистывая.

— Да... Тогда можно было просить все, что угодно... Он готов был даже подделать подпись моего отца в дневнике...

— La Strada[149]...

— Помнишь? Он повел нас смотреть этот фильм на улицу Ренн...

— И потом мы дулись на него целый день...

— Ну да... Ничего не поняли... Мы-то с его слов ожидали что-то вроде «Новобранцы сходят с ума»[150]...

— И как же мы были разочарованы...

— И какие же мы были идиоты...

— Ты вот тут удивлялся только что, но кому, по—твоему, я могу об этом рассказывать? Ты сам кому-нибудь рассказывал?

— Никому.

— Вот видишь! Про Нуну рассказать невозможно, — добавил Алексис, прокашливаясь, — это надо было видеть.

Ухнула сова. И что же? Пора кончать этот разговор!

— Знаешь, почему я тебя не предупредил?

—...

— О похоронах...

— Потому что ты говнюк.

— Нет. То есть да... Нет. Потому что я хотел, чтобы она хоть раз принадлежала только мне.

—...

— С первого же дня, Шарль, я... Я страшно ревновал... Вообще-то я...

— Давай, продолжай... Расскажи-ка мне... Мне и впрямь интересно узнать, как это ты из-за меня к примеру сел на иглу. Удобные оправдания собственной гнусности, я всегда тебе поражался...

— В этом ты весь... Одни слова...

— Странно, а мне-то казалось, что ты вообще подзабыл, что у тебя есть мать... И если не ошибаюсь, под конец она вообще осталась как будто одна...

— Я ей звонил...

— Потрясающе! Ладно, я иду спать... Я так устал, что не уверен, смогу ли вообще заснуть...

— Ты знал ее только с хорошей стороны... Когда мы были детьми, это тебя она смешила, а я мыл сортир и таскал ее до кровати ...

— Сортир мы с тобой иногда и вместе мыли, — прошептал Шарль.

— Она из тебя сделала пуп Земли. Ты был самый умный, самый способный, самый интересный.

Шарль встал.

— Видишь, какой я распрекрасный друг, Алексис Ле Мен... Напомню тебе кое—что, чтобы ты мог спокойно рассказывать детям, как старый трансвестит пародировал Фреда Астера Фред Астер (1899—1987), известный американский актер.], а мы с тобой писались от смеха, — напомню тебе, что я, такой замечательный, бросил ее еще раньше, чем ты, бросил, как последний негодяй, и даже ни разу не позвонил... И вряд ли этот твой распрекрасный друг пришел бы на ее похороны, если бы ты даже проявил великодушие и предупредил бы его: потому что он так много работал, был так умен и талантлив, что стал человеком очень занятым и полным кретином. Ну, а теперь спокойной ночи.

Алексис пошел за ним.

— Значит, и ты знаешь...

— Ты о чем?

— Чего это стоит — сбрасывать груз на дно...

— ...

— Жертвовать частью жизни, чтобы выплыть.

— Жертвовать... Частью жизни... Ну и выражаешься ты, продавец эскимо, — усмехнулся Шарль, — да мы ведь абсолютно ничем не жертвовали! Мы просто струсили... Да, «мы трусы», пожалуй, не столь шикарно звучит... Не столь пафосно... Особенно не подудишь, да? — и, приблизив большой палец к указательному: — малюсенький такой мундштук... Самый маленький...

Алексис покачал головой.

— И как же ты любишь заниматься самобичеванием... Правда, тебя воспитывали Святые Отцы... Я и забыл... Между нами — огромная разница, и знаешь, в чем она заключается?