Утешительная партия игры в петанк

Он повернулся к ней спиной, рассматривая крюки, подкладки под седла, разорванные уздечки, служивший скамейкой ларь, угловой мраморный умывальник, горшок, наполненный... дегтем (?), бидон с инсектицидом, мышеловки, мышиный помет, рожки для сапог под окном, сбрую в прекрасном состоянии, наверное, для осла, лежащие на полке подковы, щетки, скребки и крючки для чистки копыт, детские жокейские шапочки, попоны для пони, печку, которая лишилась своей трубы, зато приобрела шесть пивных банок, и наткнулся взглядом на загадочный предмет в виде конусообразной палатки, который его заинтриговал.

— Это что? — спросил он.

— Чехол от шамберьер.

От чего?

Ладно, придется залезть в словарь...

— А там что? — спросил Шарль, выглядывая в окно.

— Псарня... Или то, что от нее осталось ...

— Тоже была огромная...

— Да. И судя по тому, что от нее осталось, с собаками здесь обращались не хуже, чем с лошадьми... Не знаю, видно ли вам отсюда, над каждой дверью барельеф с собачьим профилем... Нет...

Уже не разглядеть... Надо бы мне эти заросли расчистить... Как-нибудь доберусь... Посмотрите... Даже решетки и те красивые... Когда дети были маленькие, а мне хотелось немного покоя, я их оставляла здесь. Для них это было развлечением, а я хоть на какое-то время могла не думать о речке... Как-то раз, учительница... кажется, Алис... вызвала меня в школу: «Знаете, мне очень неловко говорить с вами об этом, но малышка рассказала одноклассникам, что вы запираете их с братьями в псарне. Это правда?»

— И что же? — наслаждался Шарль.

— Тогда я спросила у нее, не рассказывала ли Алис еще и про плетки. Короче, репутацию я себе сделала...

— Потрясающе...

— Что потрясающе? Детей пороть?

— Нет... Все эти истории, что вы рассказываете...

— Да ладно вам... А вы-то сами? Почему-то помалкиваете...

— Да я... Я предпочитаю слушать...

— Я знаю, я слишком болтлива... Просто сюда так редко заезжают цивилизованные люди...

Она приоткрыла другое окно и повторила в пространство:

— Очень редко...

Вернулись обратно:

— Я умираю с голоду... А вы?

Шарль пожал плечами.

Он как бы не ответил на вопрос, но он вообще не знал что сказать.

Его планы пошатнулись. Уже не мог разобраться в масштабах. Уже не понимал, должен ли он уехать или остаться. Продолжать ее слушать или бежать от нее. Пойти до конца или поскорее кинуть ключи от машины в почтовый ящик агентства, как было оговорено в договоре аренды.

Не отличался особой расчетливостью, просто всю жизнь привык все предусматривать...

— Я тоже! — объявил он, чтобы освободиться от этого картезианца и логика, от ранее рассмотренных и одобренных решений, от всего того, что регламентировало его жизнь, полную предписаний, ограничений и гарантий. — Я тоже.

В конце концов весь этот путь он проделал, чтобы вновь обрести Анук, и чувствовал, что она недалеко. Она ведь даже гладила эту голову. Именно здесь...

— Тогда пошли посмотрим, что нам оставили в огороде улитки...

Нашла корзину, которую он тут же у нее отобрал. И так же, как накануне, выйдя со двора, они затерялись среди колосьев в бескрайней акварели бледного неба.

Пастушьи сумки, ромашки, тысячелистники с хрупкими зонтиками, лютики, колокольчики, чистотел, звездчатки — Шарль понятия не имел, как называются все эти цветы, хотел немножко выпендриться и поинтересовался:

— А это что за белый стебель, вон там?

— Который?

— Да вон, прямо перед вами...

— Вообще-то это собачий хвост.

— Что?

Ее улыбка, пусть насмешливая, была... так хорошо сочеталась с пейзажем...

Стена огорода была в ужасном состоянии, но кованая калитка и обрамлявшие ее столбы все еще выглядели внушительно. Проходя, Шарль погладил их, чувствуя, как шершавый лишайник щекочет его ладонь.

Кейт со скрипом отворила дверь какой-то лачуги, нашла нож, и он пошел за ней к овощным грядкам. Все ровнехонькие, как по линеечке — скорее, наверное, по веревочке, — ухоженные, расположены вдоль двух пересекающихся крест-накрест аллей. В центре — колодец, а по углам — россыпи цветов. Нет, он не выпендривался, ему действительно было интересно.

— А что это за скрюченные деревца вдоль аллей?

— Скрюченные! — возмутилась она, — обрезанные, вы хотите сказать? Это яблони... и кстати сказать, на шпалерах...

— А что это такое ослепительно синее на стене?

— Здесь? Это бордосская жидкость... Для виноградника...

— Вы делаете вино?

— Нет. И даже не едим этот виноград. Он несъедобный...

— А эти большие желтые венчики?

— Это укроп.

— А вон там: пушистые елочки?

— Верхушки спаржи...

— А эти большие шары?

— Цветы чеснока. Она обернулась:

— Шарль, вы что, первый раз видите огород?

— Так близко, да...

— Что, правда? — воскликнула она с искренним сожалением. — Как же вы жили до сих пор?

— Я и сам не знаю...

— Что, никогда не ели помидоров и клубники с грядки?

— Возможно и ел, в детстве...

— Не рвали крыжовник с куста? Или нагретую солнцем лесную землянику? Не ломали зубы и не прикусывали язык, разгрызая горькие лесные орехи?

— Боюсь, что нет... А вон там слева, что это за огромные красные листья?