Уточкин

Очень уж неказистым показался я ей, как она потом сама мне признавалась. Я полюбил старуху с первого взгляда и немало не заботился о произведенном мною на нее впечатлении. Те люди, которые мне нравятся, должны любить меня, — думал я и не сомневался в непреложности подобного закона.

Мы миновали ворота, прошли по широкой аллее, усаженной высокими тополями. „Здесь я буду ездить верхом“, — подумал я. „Надо укоротить стремена в седле“, — вспоминаю. Я покосился на огромные свертки нашего багажа, запружавшие следовавший за нами экипаж. „Вы мне дадите лошадь?“ — обратился я к Саше. „Завтра утром“, — ответил он. „Где конюшня?“ — спросил я няню. „Видишь ворота налево — там скотный двор и конюшня“. И сопутствуемый веселым лаем огромной цепной собаки — впоследствии моего друга — я понесся на скотный двор. Стадо баранов в огромном загоне поглотило мое внимание. Масса собак вокруг возбуждала любопытство. Меня догнал Саша, взял за руку и повел обратно к дому. „Если бы ты подошел к баранам, собаки тебя бы разорвали на клочки“, — смеясь, заметил он. Но интерес, вызванный баранами, был сильнее страха быть разорванным.

Мы вошли в дом. Посреди большого стеклянного коридора стоял стол, покрытый белой скатертью, и здоровая краснощекая девушка-адарка, одетая в короткую запаску, вносила огромную сковороду с дымящейся яичницей. Никогда я не ел такой вкусной яичницы с жареным салом.

— А где Витя? — спросила Леля о своем брате, гостившем в Сашиной экономии.

— Сейчас вернется с поля».

Чем старше становился Уточкин и чем дальше он уходил от тех событий, тем ближе они становились к нему. Это было совершенно необъяснимым парадоксом, над котором он бился долгими больничными ночами, не имея сил уснуть из-за нескончаемой головной боли.

Читаем в «Моей исповеди» С. И. Уточкина:

«Наверху все время мною владело сознание, что единственный мой враг — это земля, все, чем она тянется к небу, грозит мне опасностью при спуске, и, в случае несчастья, прикосновение к ней будет смертельно.

Голубоватый эфир, любовно носивший меня в своих бархатных объятиях, мне родственнее земли, которая рано или поздно, но сделается моим палачом, как и всего живого».

Но пока она, земля, не убивает, но приносит страдания и калечит, а следовательно, по мысли Фридриха Ницше, делает сильнее.

«За что ей и спасибо», — улыбается Сергей Исаевич.

Глава пятая

Я заклинаю вас, братья мои, оставайтесь верны земле и не верьте тем, кто говорит вам о надземных надеждах!

Фридрих Ницше

Собирались на вытоптанном поле, что на Малофонтанской дороге (она же Французский бульвар) часам к пяти вечера, когда спадала жара.

Сначала лениво перекатывали мяч, переговаривались, перешнуровывали бутсы, сидя на земле, ждали, когда соберутся все.

Подходили и зрители, само собой, рассаживались на самодельных трибунах, выкрашенных синей краской.

А потом начиналась игра.

Вот с центра поля пробили наудалую, и тут же поднялась пыль до неба.

«Центрфорвард подал мяч на край, умело подхваченный крайним левым. Крайний левый перекинул мяч с одной ноги на другую и ринулся вперед — маленький, коренастый, в серой форменной куртке Ришельевской гимназии, без пояса, нос башмаком, волосы, упавшие на лоб, брюки по колено в пыли, потный, вдохновенный, косо летящий, как яхта на крутом повороте, — читаем в воспоминаниях В. П. Катаева „Алмазный мой венец“. — С поворота он бьет старым, плохо зашнурованным ботинком. Мяч влетает мимо падающего голкипера в ворота. Ворота — два столба с верхней перекладиной, без сетки.

Продолжая по инерции мчаться вперед, маленький ришельевец победоносно смотрит на зрителей и кричит на всю площадку, хлопая в ладоши самому себе:

— Браво, я!

Как сказали бы теперь, „был забит завершающий победный гол“ этого рядового гимназического матча, об окончании которого возвестил рефери сигналом принятого в то время трехзвучного судейского свистка.

Впрочем, нельзя сказать, что это был ничем не замечательный матч: в нем принимал участие тощий, золотушного вида ришельевец в пенсне на маленьком носике, будущая мировая знаменитость, центрфорвард сборной команды России, как сказали бы теперь — „нападающий века“, „суперстар“ мирового футбола, Богемский. Но тогда он был лишь старшеклассником и, надо сказать, прескверным учеником с порочной улыбочкой на малокровном лице».

На перерыв ушли со счетом 1:1.

Отдыхали здесь же, на кромке по разные стороны поля.

Пыль тем временем оседала, и с моря начинало тянуть прохладой.

Это место для проведения матчей было выбрано «Одесским британским атлетическим клубом» (сокращенно — ОБАК) в 1884 году. Тогда же британские подданные Генри Робертович Роджерс, Вальтер Джорджович Карпентер, Томас Томасович Гутчинсон, Джеймс Альфредович Мартин и Карл Карлович Данлов обратились с просьбой о предоставлении площадки для игры в национальную британскую игру — футбол к одесскому генерал-губернатору Александру Михайловичу Дондукову-Корсакову и городскому голове Григорию Григорьевичу Маразли.