Уточкин

Конечно, появление на футбольном поле Уточкина в составе ОБАК было не случайным. Кроме того, что это был одаренный спортсмен и превосходный нападающий, который обладал феноменальным рывком и редким по мощности ударом, безусловно, он был, говоря современным языком, медийным лицом.

На Уточкина шли, как шли на циклодром, чтобы увидеть его фантастические спурты, так шли и на футбол, чтобы увидеть своего кумира в действии.

Пенальти, если до него доходило дело, Сергей Исаевич превращал в целый спектакль, финал которого был предсказуем, но экспозиция, завязка и кульминация могли иметь массу вариантов, что приводило зрителей в неописуемый восторг.

Итак, Уточкин устанавливал мяч на одиннадцатиметровой отметке, загадочно улыбаясь при этом голкиперу и одновременно бросая почтительно-куртуазный взгляд в сторону рефери. Затем неспешно отбегал на линию удара, приглашая при этом жестами зрителей соблюдать тишину и порядок, не отвлекать его и голкипера, не в меньшей мере, от предстоящего одиннадцатиметрового. Над стадионом повисала непривычная для футбольного матча тишина.

Сосредоточивался перед разбегом, мог даже закрыть глаза, бормоча что-то невнятное при этом — то ли вознося молитву футбольным богам, то ли произнося заклинание, чтобы ноги не подвели, чтобы голкипер допустил ошибку, чтобы внезапный порыв ветра не скривил выверенную до миллиметра траекторию движения мяча.

Замирал на мгновение и, навалившись всем телом вперед, начинал движение. По мере приближения к мячу скорость нарастала, и казалось, что вся мышечная масса атлета сейчас найдет выход в том единственном и точном ударе, который всегда отличал Уточкина-пенальтиста. Однако в самое последнее мгновение происходило нечто необъяснимое — добежав до мяча и занеся для того самого страшного по своей мощи удара правую ногу, он имитировал одиннадцатиметровый в левый угол ворот, а пробивал опорной левой ногой в правый угол. При этом вратарь был обречен лишь наблюдать за тем, как мяч влетает в пустой створ ворот, тогда как сам он падал в противоположном направлении, словно вся сила энерции валила его с ног, делала его порыв спасти положение бессмысленным и беспомощным.

А Уточкин тем временем уже совершал круг почета по футбольному полю, приветствовал беснующихся болельщиков, большинство из которых так и не поняли, что же произошло.

Получается, что перехитрил.

Обманул.

Впрочем, обманом это, конечно, не было, но было трюком, демонстрацией высшего мастерства, когда неожиданное, парадоксальное решение становится результатом артистичности, остроумия и филигранной техники, что вызывает восхищение и уважение.

Такие же круги почета он любил совершать и на циклодроме после окончания своего очередного победоносного заезда, когда, по воспоминаниям В. П. Катаева, «богатые люди занимали лучшие места в первых рядах, против ровной дорожки у самого финиша, обозначенного толстой белой чертой. Люди менее денежные обычно занимали места возле старта. Остальные наполняли деревянные трибуны, чем выше, тем дешевле. А самые неимущие — мальчики, мастеровые, заводские рабочие, рыбаки — покупали входные билеты и сами себе отыскивали ненумерованные места где бог пошлет, чаще всего на самой верхотуре с боков, над крутыми, почти отвесными решетчатыми виражами трека, сколоченными из реек лучшего корабельного леса, что делало их несколько похожими на палубу яхты».

Вид спорта — велосипед, футбол ли — тут был не важен. Важно было то, что чудеса совершались здесь и сейчас, на глазах публики, и невероятное, оно же немыслимое становилось реальностью.

О том, что испытывал Сергей Исаевич в такие минуты, минуты высшей славы и всеобщего обожания, можно лишь догадываться. Конечно, сохранял здравомыслие и самоиронию, конечно, соблюдал спокойствие и хладнокровие, по крайней мере пытался это делать, оставаясь самим собой, но давление славы было слишком велико, и противостоять ему было непросто в первую очередь психологически.

Сохранился интересный фельетон «Женщина из толпы», написанный С. И. Уточкиным для газеты «Южная мысль» в 1911 году. Читаем текст, который многое нам говорит об авторе этих строк:

«Среди многих писем, которыми большая публика дарит меня, писем, весь смысл которых заключается в их полной бессмысленности, я нашел одно, на которое отвечаю, считая его выразителем мнения многих.

В своем послании автор обращается ко мне с желанием не обидеть меня, как он пишет, но „отрезвить и остановить от дальнейшего служения дурным инстинктам толпы, этой необузданной своры Ванек и Манек, которые де с жиру бесятся и каждый день себе новую потеху ищут“.