Уточкин

Задачи научного исследования — зарисовать корону солнца, проследить движение тени, произвести спектральный анализ, а также снять на фотографический стереофотоаппарат берега реки Сестры.

В 6 часов 25 минут к монгольфьеру подошел высокого роста, немного сутулый, с лежащими по плечам волосами с проседью и длинной бородой человек.

Это был Дмитрий Иванович Менделеев.

Он поздоровался с Александром Матвеевичем, и аэронавты сели в корзину.

Мелкий дождь, шедший всю ночь, усилился.

Попытка поднять намокший и потому изрядно отяжелевший шар не увенчалась успехом.

Тогда поручик Кованько провел оперативный инструктаж Менделеева и разрешил ему совершить самостоятельный полет, потому что с двумя аэронавтами на борту воздушный шар «Русский» в его нынешнем состоянии взлететь бы не смог.

Затем монгольфьер отвязали, и он начал медленно подниматься в небо, постепенно исчезая в дождливой мгле.

Какое-то время с земли еще было видно, что Дмитрий Иванович выбрасывает балласт — табурет, а также несколько отсыревших мешков с песком.

Вскоре «Русский» скрылся из виду, полностью растворившись в низкой облачности.

Присутствовавший при старте воздушного шара журналист и писатель Владимир Алексеевич Гиляровский вспоминал, что почти сразу после исчезновения Менделеева в облаках наступила кромешная темнота полного солнечного затмения.

Больше всех переживал Александр Матвеевич Кованько.

Он прекрасно понимал, что отправил в полет неопытного аэронавта и последствия такого подъема могли быть самыми непредсказуемыми (особенно в такую погоду).

Тревожные известия меж тем стали приходить из Клина. Полученная анонимная телеграмма сообщала: «Шар видели — Менделеева нет».

Часы ожидания вестей от Дмитрия Ивановича казались вечностью.

И лишь к девяти часам этого бесконечного дня из деревни Спас-Угол, принадлежавшей писателю, журналисту, рязанскому и тверскому вице-губернатору Михаилу Евграфовичу Салтыкову-Щедрину, пришло сообщение, что воздушный шар «Русский», проделав расстояние в 100 километров, благополучно приземлился с великим ученым на борту.

Все время полета Менделеев был совершенно сосредоточен на научной работе, нисколько не обращая внимания на непогоду и абсолютно не помышляя о той опасности, которая ему грозила ежесекундно.

Впоследствии он запишет в дневнике: «…Немалую роль в моем решении играло… то соображение, что о нас, профессорах и вообще ученых, обыкновенно думают повсюду, что мы говорим, советуем, но практическим делом владеть не умеем, что и нам, как щедринским генералам, всегда нужен мужик для того, чтобы делать дело, а иначе у нас всё из рук валится. Мне хотелось демонстрировать, что это мнение, быть может, справедливое в каких-то других отношениях, несправедливо в отношении к естествоиспытателям, которые всю жизнь проводят в лаборатории, на экскурсиях и вообще в исследованиях природы. Мы непременно должны уметь владеть практикой, и мне казалось, что это полезно демонстрировать так, чтобы всем стала когда-нибудь известна правда вместо предрассудка».

Об этом полете ученого на воздушном шаре Уточкин, конечно, знал.

Более того, имел возможность во всех подробностях осведомиться о том приключении Менделеева из периодической печати. Статьи о научном подвиге Дмитрия Ивановича также сопровождали фотографические карточки монгольфьера «Русский» и самого ученого.

Всякий раз возвращаясь к этому сновидению, Сергею Исаевичу всегда почему-то на месте Менделеева с его длинными волосами и развивающейся бородой виделся Салтыков-Щедрин, чья борода, скорее всего, и вводила в заблуждение.

Аэронавт в таком случае был грозен и напоминал громовержца, тучегонителя.

Он носился по небу, в клоках облаков, размахивал подзорной трубой, смотрел на светило через кусок закопченного стекла, делал какие-то записи в специальным образом сброшюрованной тетради.

Все это необычайно вдохновляло.

И поэтому, отойдя ото сна окончательно, Уточкин фиксировал в записной книжке следующее: «Уже совсем темно. Промозглая сырость вызвала легкую дрожь. Было холодно и тоскливо. Невольно вспомнились яркое синее небо там, наверху, яркое солнце, яркие картины, Душа тосковала по небу. Промелькнули слова поэта: „…И звуков небес заменить не могли ей скучные песни земли“.

С грустью смотрел я на шар, еще недавно таким красавцем летавший над облаками, а теперь беспомощно распростертый по земле. Но он был счастливее меня: его тело лежало здесь, а душа снова уже неслась туда, в заоблачную высь».

В начале декабря 1908 года русские воздухоплаватели Карл Маковецкий, Алексей Ван дер Шкруф и Сергей Уточкин прибыли в Константинополь для проведения демонстрационных полетов на воздушном шаре.

Однако, невзирая на имевшиеся договоренности, власти города не разрешили аэронавтам подняться в воздух. Более того, они были выселены из арендованной квартиры и депортированы из города «в связи с беспорядками» (что стало причиной этих беспорядков нам, увы, неизвестно).

Далее — из заметки «Полеты русских воздухоплавателей в Египте», опубликованной в первом номере журнала «Воздухоплаватель» от 1908 года: