Утомленные вином

Не верили потому, что знали: проиграла не сборная СССР, а та самая система, в которой не было места для свободных людей, каким при всей своей внешней простоте был Стрельцов.

В результате проиграли все: сборная, зрители и мировой футбол, который лишился одного из своих самых одаренных игроков.

В игре Стрельцова, которому исполнился всего двадцать один год, не было слабых мест, он был одинаково силен во всех компонентах игры нападающего.

Он видел поле чуть ли не любой частью тела, и кто-то из больших игроков с удивлением говорил:

— Посланный Стрельцовым мяч имеет глаза!

Но было и еще одно, что отличало Стрельцова-человека.

Стоило только какому-нибудь грубияну ударить его по ногам, как он начинал играть так, что справиться с ним не мог уже никто.

И именно поэтому тренеры игравших против него команд умоляли своих костоломов не трогать Стрельцова.

И все же лучшей похвалой сам Стрельцов считал слова Григория Федотова, который после одной из игр сказал ему:

— Я сам играл когда-то, но так, как ты — никогда…

Как принято считать, за пределами футбольного поля Эдуард такой мудростью не обладал и очень часто делал то, чего ему лучше бы не делать.

Утверждение это весьма спорно. По той простой причине, что Стрельцов-человек был естественным продолжением Стрельцова-футболиста и вел себя так, как считал нужным.

Так, как хотели бы себя вести многие, но не вели по той простой причине, что постоянно чего-то боялись. Не доиграть, не дополучить, не добрать.

Стрельцов был чужд всей этой суеты и вел себя так, как вел.

В чем лишний раз сказывалась широта его натуры, и именно поэтому он был намного ближе и дороже болельщикам, нежели любой символ советского спорта. И даже его трагедия играла на него, еще больше усилив любовь к нему народа.

Неприязнь власти к великому футболисту была настолько велика, что даже после его освобождения она делала все, чтобы лишить Стрельцова футбола и футбол Стрельцова.

И чего стоило «пробить Стрельцова» бывшему директору автозавода Павлу Дмитриевичу Бородину и его парторгу Аркадию Ивановичу Вольскому, знали только они.

Слух о возвращении великого футболиста мгновенно пронесся по Москве, и в один из летних вечеров на скромном стадионе на Ширяевом поле, где встречались первые мужские команды «Спартака» и «Торпедо», творилось нечто невообразимое.

Ну а когда погрузневший и полысевший Эдуард появился на поле и диктор объявил его фамилию, за пределами стадиона, где остались десятки тысяч не попавших на игру, началось самое настоящее столпотворение, и милиция стала всерьез опасаться, как бы болельщики, которым не удалось увидеть своего кумира, не разнесли в щепки ветхий забор.

Но все обошлось, а через год уже не надо было осаждать стадионы, поскольку Стрельцов получил разрешение играть за «Торпедо».

Да, он выглядел несколько потяжелевшим, но его игра стала еще более изощренной и тонкой. За годы, проведенные Стрельцовым вне футбола, его тактические схемы заметно изменились, и в нападении ведущие команды играли теперь совсем в другой футбол.

Но Стрельцов был настолько велик, что не только не затерялся в этом совершенно новом для него футболе, но и очень быстро сумел занять в нем достойное место. Более того, уже очень скоро нападение «Торпедо» заиграло в «стрельцовский» футбол, умный и непредсказуемый.

К Эдуарду пришла самая настоящая футбольная мудрость, ему теперь даже не столько нравилось забивать самому, сколько создавать условия для других.

Более того, он был по-настоящему счастлив, когда голы забивались не одним нападающим, а в результате полного взаимопонимания в его линии.

Конечно, он уже не мог быстро бегать (мешали плоскостопие и вес), но его удивительная мысль по-прежнему опережала даже самых быстрых на ногу форвардов. И уже в 1965 году, словно отмечая возвращение великого футболиста, «Торпедо» стало чемпионом.

Ну а на следующий год Эдуард стал лучшим футболистом СССР. Заиграл он и в сборной, но уже через год его больше не было в составе лучшей команды страны, хотя он снова был признан в 1968 году лучшим игроком Советского Союза.

Однако никаких публичных слов возмущения никто и никогда от него не слышал.

— В причины, — говорил сам Стрельцов, — я не вдавался. Как большинство, наверное, игроков, со своей отставкой согласиться не мог. Умом я понимал, что обратно не позовут, но все же надеялся: а вдруг?

Конечно, он переживал, и здесь ему очень помогли его близкие.

— Мне повезло, — говорил он, — при всей моей страсти к игре, при всем моем отношении к футболу были и остались у меня тылы. Семья и дом мой, благодаря прежде всего Раисе, прочны и надежны…

«Мать, — рассказывал сын Стрельцова Игорь, — он ревновал, как любой мужик. Если задерживается, спать не ложится, сидит на кухне и курит. Ну, ругались, конечно. Ночью поскандалят, поорут друг на друга, потом утром отец проснется, отойдет уже. Так, мол, и так! „Прости, извини“. А с тренировки идет, так охапку цветов матери обязательно купит. Любил он ее. Она красивая была».

Ну а о том, что с ним случилось, они вообще никогда не говорили. И только перед самой смертью Стрельцов сказал сыну: