Утомленные вином

Ну а затем началось то, о чем даже не хочется писать. Но последняя точка должна быть поставлена.

Воронин опускался все ниже и ниже, но даже в своем падении он умудрялся проявлять величие, с какой-то мало кому понятной гордостью переносил свое бедственное положение и, чего там скрывать, нищету.

А когда друзья начинали жалеть его, он королевским жестом останавливал их:

— Нечего плакать об убежавшем молоке!

Жалел ли он сам себя? Сказать трудно, наверное, все-таки жалел.

А вот ностальгию по Игре, конечно, испытывал. Не мог не испытывать!

И понять то, что испытывал оказавшийся не у дел великий игрок, потерявший главную цель в жизни и не имевший никакого будущего, мог только он.

Ведь тренером он вряд ли бы стал. Ну а если бы все-таки стал, то его жизнь превратилась бы в сплошную муку. Со своим пониманием футбола он просто не нашел бы необходимых ему исполнителей.

Таких, как Суарес, диСтефано и он сам. А бороться за выживание и вымучивать очки…

Он был выше этого, а потому и был обречен.

Очутившись на задворках жизни, он был несчастлив и в семейной жизни, и сменившая красавицу балерину из «Березки» его вторая спутница жизни не раз и не два в отчаянии грозилась оставить его.

Валерий только равнодушно пожимал плечами:

— Бросай, кто-нибудь подберет!

И его на самом деле подобрали.

Ранним майским утром 1984 года у Воронцовских бань с проломленной головой.

Он умер, не приходя в сознание, и во время агонии пытался что-то объяснить руками.

Но все было напрасно, и в последнюю минуту пребывания Валерия на этой земле его так никто и не понял, как не всегда понимали и при жизни.

Так сложилась его судьба, он сам, вольно или невольно, шел к такой трагической развязке, и все же вряд ли кто-нибудь из настоящих ценителей футбола будет вспоминать Воронина последних лет его жизни.

Слишком уж он был ярок и неповторим, и мы всегда будем вспоминать только того красивого и аристократичного Валерия Воронина, каким привыкли видеть его на поле.

Эдуард Стрельцов: Ценою в жизнь…

Эдик, Стрелец, Эдуард Анатольевич, Эдуард Стрельцов…

Сердце какого болельщика не дрогнет при одном лишь упоминании этого магического для нашего футбола имени.

И не надо обладать каким-то уж чрезмерно развитым воображением, чтобы представить себе судьбу Стрельцова, живи он в Бразилии или в Испании. Но, увы, ему суждено было родиться с его душой и талантом именно там, где он родился и где полной мерой получил то, что всегда получали в России истинные таланты.

Дорогу дальнюю, казенный дом и безвременную кончину.

Рано ушедший из семьи отец, больная мать и постоянная нужда.

В четырнадцать лет в тяжелый семейный воз впрягся и сам Эдик, но какой из него был слесарь-лекальщик!

Его широкой душе было тесно в заводских стенах, и по-настоящему она оживала только на простиравшемся за ними футбольном поле, где Эдуард сразу же почувствовал себя на своем месте.

Тренировавший «Фрезер» Марк Семенович Левин не стал жадничать, и Стрельцов перешел в «Торпедо».

Появление его там вызвало если и не смех, то уж недоумение точно. Слишком уж разительно отличался этот парень, пришедший в раздевалку с потертым деревянным чемоданом и в не менее потрепанном ватнике, от игроков команды, уже имевших понятие о моде.

Однако стоило Эдику сбросить ватник и выйти на поле, как от иронии не осталось и следа.

Он сразу же повел себя так, словно всю жизнь играл в основном составе команды мастеров.

Его прорывы были дерзки до наглости, удары сильны и коварны, а тонкие и остроумные пасы вызывали восхищение самых искушенных знатоков.

Слух о самородке из Перово пронесся по Москве, и уже очень скоро оживившиеся болельщики, желая насладиться зрелищем, какого давно не видывали, валом валили на «Стрельца», как сразу любовно стали называть Эдуарда.

Такого в Москве давно не было.

Разгон ЦСКА и уход со сцены послевоенных кумиров сделали свое дело, мало кто из тех, кто видел в деле Гринина, Боброва и Федотова, верил в то, что образовавшаяся после их ухода пустота может быть заполнена.

Стрельцов эту пустоту заполнил и стал звездой первой величины не только советского, но и европейского футбола.

На его счастье, рядом с ним оказался другой великий футболист — Валентин Иванов, и, понимавшие друг друга с полуслова, они наводили панику на всех игравших против них защитников.

Продолжая традиции великих Боброва и Федотова, явивших миру первый сдвоенный центр, они уже тогда играли совсем в иной футбол, и стоило Эдуарду сыграть несколько игр за сборную страны, как восхищенная его игрой западная пресса во весь голос заговорила о блестящем «русском танке», как она сразу же его окрестила. Хотя это было и не совсем так.

Да, он был неудержим, но в то же время на изумление маневрен и, в отличие от классических нападающих таранного типа, любил и умел играть в пас.

Далеко не случайно им с Ивановым удалось невозможное: потеснить в сборной игравших тогда в ней первые скрипки спартаковцев.

Но инерция мышления была велика даже у таких великих, как Качалин, и на финал Олимпийских игр он вместо блестяще отыгравшего все игры Стрельцова поставил Никиту Симоняна.