Утраченное кафе «У Шиндлеров»

Сегодня же Франц Гебль бросает кафе и пробует бежать. Через двенадцать дней его арестовывают американцы. Пока что его путь тоже лежит в Дахау. Оба содержатся в гораздо лучших условиях, чем их предшественники.

Новая Австрийская республика переживает становление, и ей требуется восстановить разрушенные во время войны системы гражданского и уголовного правосудия. То, что еще вчера было законным, сегодня уже незаконно. И наоборот, что было незаконным, стало законным. То, что было «куплено» арийскими семьями у бежавших и погибших евреев, теперь оказалось под угрозой.

В Лондоне и Инсбруке Гуго Шиндлер и Луиза Дубски начинают борьбу за справедливость.

В 1945 году Австрия оказалась под десятилетней оккупацией, во время которой ее разделили на британскую, французскую, американскую и советскую зоны; Вену, как и Берлин, тоже разделили между державами-победительницами. Тироль и Форарльберг оказались во французской зоне. Совсем скоро было сформировано многопартийное Второе австрийское республиканское правительство. Везде зазвучало: «Мы были первой жертвой Гитлера». Союзники согласились, увидев в этой своеобразной «мантре» залог объединения страны и движения ее вперед. Приводили железный аргумент: суверенитет Австрии перестал существовать после аншлюса, поэтому ответственность за все, что было сделано не так при нацистах, нельзя перекладывать на послевоенную Австрию.

Страстное желание иссечь нацистскую эру из истории создало большие сложности для лишившихся всего, рассеянных по миру евреев Австрии: это я поняла, разбирая папки с послевоенными судебными делами в земельном архиве Инсбрука. Еще находясь в Лондоне, Гуго с племянником Петером наняли в Австрии юриста, с которым работали еще до войны, доктора Альбина Штейнбрехера, чтобы начать процесс реституции виллы с прилегающим садом, а также всех бизнесов Шиндлеров, в том числе и кафе.

В 1947 году все эти процессы шли полным ходом, но все эти реституционные дела для многих австрийцев неприятно напоминали об эре нацизма и мешали стране как можно быстрее уйти от своего недавнего прошлого. Много десятилетий они доминировали в отношениях еврейского и нееврейского сообщества, но теперь из-за нехватки политической воли у них просто не хватало для этого сил. Я обнаружила, что такие дела, бывало, тянулись и по десять, и по пятнадцать лет – и в конце концов стороны или умирали, или уставали, или оказывались без средств, необходимых для продолжения тяжбы.

От одного инсбрукского историка я узнала, что в городе было лишь трое судей без связей с нацистами, которые могли заслушивать эти дела, и поэтому проволочки были самым обычным делом. Работать им было нелегко, так как приходилось принимать во внимание противоречившие друг другу аргументы. Если реституция совершалась в полном объеме, арийские владельцы собственности, успевшие вложить в нее немалые суммы (в том числе и на ремонт или восстановление после бомбежек), оставались без гроша. Закон позволял судьям вообще отказать в реституции, если владелец-ариец вложил в бизнес значительные суммы или изменил вид деятельности.

Многие евреи так и не получили ничего обратно. Иногда споры решались во внесудебном порядке, и арийцы оставляли право собственности за собой, но выплачивали суммы сверх тех смехотворных цен, которые назначались во времена вынужденных продаж. Когда же реституция совершалась, евреи, наоборот, сталкивались с необходимостью возврата сумм, которые они могли или не могли получить от первоначальной вынужденной продажи. Только через полвека под сильным давлением общественного мнения австрийское правительство создало Национальный фонд для жертв национал-социализма.

Реституционные процессы вызвали новый всплеск антисемитизма. Для кого-то они стали очередным доказательством еврейской скаредности и бременем, непатриотично взваленным на Австрийскую республику, тогда как всю вину следовало возложить на Германию. Разбирательство шло, хоть иногда и путалось в дебрях взаимных претензий. Я поразилась, узнав, что даже нацисты, скрываясь от властей, могли спокойно, через своих юристов, предъявлять встречные иски в суде.

В Инсбруке в 1946 году одна из явных жертв войны, овдовевшая Луиза Дубски, уже испытывала на себе все превратности новой системы. Она подала заявление на получение удостоверения жертвы войны, которое давало бы ей право получать небольшую пенсию и льготы на сигареты и алкоголь. В заявлении Луиза подробно изложила все, что случилось с ней и Эгоном, но власти скептически отнеслись к ее жалобам и не слишком снисходительно к выбору, который ей пришлось в свое время делать.

Как и многие арийцы, состоявшие в браке с евреями, Луиза начала (но так и не завершила) процесс развода; казалось, это лучший способ спасения бизнеса. Потом она передумала и вполне определенно заявила, что ждала Эгона из санатория домой. Намекая на это, судья оставил саркастическую надпись на ее папке: «При НС (национал-социалистах) она хотела избавиться от еврея. Теперь же, видно, хочет выгадать от его смерти!»