Зачем Курт заявляет, что вся его семья погибла? Ведь в этот самый момент в Лондоне находятся его родители, тетя Грета и двоюродный брат Петер. Его линцский двоюродный брат, Джон Кафка, и любимая двоюродная сестра из Вены, Марианна Зальцер, проживают в Соединенных Штатах. Думает ли Курт о Софии, Марте и Зигфриде? Вряд ли, потому что в своем письме 1946 года Эрвин Зальцер подтверждал, что они умерли. Что, Курту нужно было доказывать это себе самому?
Только когда я обнаружила письма, полученные Куртом от Софии, Марты и Зигфрида, мне стало совсем ясно, как он был близок с ними. Возможно ли, что Гуго никогда не рассказывал Курту о письме Эрвина? Вынуждена признать, что возможно, – а может, хочу поверить, что он и правда ничего о них не знал. Мне категорически не хочется думать, что для получения финансовой помощи он выставлял себя одним-единственным на всем белом свете.
Бланк преподносит еще один сюрприз. Курт, оказывается, теперь хочет эмигрировать в Израиль. Насколько мне известно, при жизни отец ни разу там не был; он был ярым сторонником ассимиляции и антисионистом. Или ему нужно было так говорить, чтобы получить хоть какие-то деньги на проезд?
Я теряюсь. Все это совершенно не соответствует моим представлениям об отце – все, за исключением отсутствия и намека на правду, но ведь тогда перемещались миллионы людей, в новом, послевоенном мире отказываясь от старого в пользу нового. Действительно ли Курт не совсем понимал, что он, собственно, такое, чем он хотел быть? Кажется, что в Австрии он был совсем один, потому что Гуго с Эдит все еще находились в Лондоне и только зимой поехали в США.
Возможно, Курт согласился ненадолго съездить в Австрию, разведать, можно ли начать там жизнь заново, а может быть, и как-то помочь Штейнбрехеру в получении выплат по реституции. Может быть, он, узнав правду о Софии, Марте и Зигфриде, пережил своеобразный кризис. Его почему-то улыбалась мысль об Израиле как возможном месте жительства, где можно будет все стереть, как со школьной доски, и влиться в ряды молодых евреев, строящих это молодое новое государство. Рассматривали ли Гуго и Эдит такой вариант?
Или все же я подыскиваю ему оправдания?
Мне известно, что совсем скоро Курт в Австрии будет уже не один. Да, у него есть планы уехать, но не в Израиль. Нет, его влечет к себе старый враг.
Могу только представить себе, что в 1950 году, когда бабушка и дедушка воссоединились с Куртом в Австрии, радость, что они дома, перемежалась смятением от того, что вернулись они туда, откуда когда-то бежали. Нельзя сказать, что это был мощный поток; очень немногие из евреев, живших в Инсбруке до войны, решили вернуться назад. Те, кто поступал так, сталкивались с непониманием остававшихся. Чего ради возвращаться в страну, где с тобой так плохо обходились, к людям, которые лишили тебя всего, и, вполне возможно, натолкнуться на недоброжелательность местных, особенно тех, кто обогатился на реституциях?
Но ведь речь шла о Тироле. Тамошние горы, пейзажи, культура были очень важны для Гуго и, может быть, лишь чуть меньше – для Эдит. У меня есть очень милая фотография, где они сняты втроем на прогулке в горах Инсбрука. Это не настоящий турпоход: Гуго и Курт в костюмах и при галстуках, а Эдит – в юбке, жакете и маленькой белой блузке. В особенности мне нравится, что расположились они точно так же, треугольником, как Гуго со своими товарищами на снимке, сделанном в горах во времена Первой мировой войны. Теперь поразительно красивый Курт сидит слева, сияющая Эдит – в середине, а Гуго – справа.
Гуго не скрывал своей радости от возвращения в Тироль. Теперь в Инсбруке семья могла поселиться в квартире на Андреас-Гофер-штрассе, даже притом что продолжались судебные разбирательства относительно виллы Шиндлеров, где теперь размещались французские оккупационные власти. Даже если бы обстановка опять усложнилась, Шиндлеры знали, что не попадут в западню: теперь они были британскими подданными, а значит, выход у них был всегда. А когда бизнес Шиндлеров восстановился, Гуго снова стал ответственным человеком – ведь кафе нужно было управлять.