Утраченные смыслы сакральных текстов. Библия, Коран, Веды, Пураны, Талмуд, Каббала

«Гита» стала откровением и для западных людей, поскольку поставила под вопрос ориенталистскую парадигму «пассивной восточной духовности», которую обычно снисходительно похлопывают по плечу, сопоставляя с «активным этосом» рационального протестантского Запада[1597]. Она прямо обращается к проблемам насилия, долга личности перед обществом и его пределов, к противоречию между личностью и судьбой. Она бросает вызов локковскому отделению религии от политики; а скорбь и страх Арджуны при виде ужасов войны после Первой мировой находили в сердцах западных читателей особенно болезненный отклик. Однако несмотря на то что «Гита», казалось бы, напрямую обращалась к настоящему, никто – ни индийцы, ни британцы – не мог прийти к согласию относительно смысла этого писания; оно бросало прямой вызов и просвещенческому идеалу ясных и отчетливых идей, и протестантскому пониманию писания как чего-то однозначного и понятного. Как и «Махабхарата», «Гита» остается туманной, напоминая нам, что поистине священный текст, возможно, всегда будет ускользать от любых однозначных интерпретаций.

Для немецкого поэта и критика Иоганна Готфрида Гердера «Гита» доказывала, что Индия – источник истинной мудрости, а понятие дхармы напоминало филологу и государственному деятелю Вильгельму фон Гумбольдту (1767–1835) кантовский категорический императив: «Действуй лишь в соответствии с той максимой, о которой в то же время можешь желать, чтобы она стала универсальным законом»[1598]. Американский эссеист Ральф Уолдо Эмерсон (1803–1882) видел в «Гите» по сути буддистскую поэму, а английский исследователь санскрита Ральф Томас Гриффит полагал, что она могла бы побудить индийцев обращаться в христианство. Французский переводчик Эжен Бюрнуф полагал, что в «Гите» содержится квинтэссенция ведической философии, а ориенталист Макс Мюллер считал, что она уступает Ведам. Сэр Эдвард Арнольд, чей перевод «Небесной песни» сделал «Гиту» широко доступной для англоязычной аудитории, писал, что эта поэма преодолевает сектантские разделения – но в то же время ясно давал понять, что, по его мнению, без христианства восточные традиции неполны[1599].

Печатный станок позволил распространить эту поэму среди массового индийского читателя; она стала национальным символом, класс «новых грамотных» жадно читал ее – и склонен был понимать аллегорически. Она отвечала идее Индии как Родины, популяризируемой РСС, и убеждала поклонников Кришны, что британская политика адхармична, поскольку в «Гите» Кришна, аватар Вишну, объясняет, что нисходит на землю, когда здесь приходит в упадок дхарма. Теософы читали «Гиту» как аллегорию, в которой противостояние Арджуны и Кауравов символизирует бесконечную борьбу человека со своими низшими импульсами; другие же видели в ней аллегорию древней индийской мудрости, противостоящей британскому угнетению, технологическому господству и миссионерской пропаганде[1600].

Важнейшие дебаты о значении «Гиты» провели между собой Мохандас (Махатма) Ганди (1869–1948) и ученый и поэт Гхош Ауробиндо (1872–1950), непримиримые противники по вопросу о легитимности борьбы с англичанами. Центральным для мировоззрения Ганди было утверждение Упанишад, что все существа на свете – манифестации Брахмана; поскольку все мы разделяем единую священную суть, вооруженная борьба одних людей с другими рушит метафизическую основу всей вселенной. Отказ Ганди подчиняться британской политике строился на трех принципах: ахимса (ненасилие), сатьяграха («сила души», исходящая из реализации нашей божественной природы) и сварадж («самообладание»). Ганди полагал, что изначальное нежелание Арджуны сражаться не было истинной ахимсой, поскольку он все еще видел «врага» как нечто отличное от себя; если бы он понял, что в нем и в Кауравах единая божественная природа – позволил бы «силе души» преобразовать вражду в любовь. Ауробиндо возражал на это, что оправдание насилия, произносимое в «Гите» Кришной, просто отражает мрачные факты жизни; пока сатьяграха не сделалась в нашем мире действенной реальностью, люди и народы продолжат сражаться и уничтожать друг друга. Более того, Ганди должен понимать, что его политика отказа от насилия приведет к не меньшему кровопролитию, чем более воинственные тактики: ответ британцев на его ненасильственные кампании повлечет за собой многочисленные человеческие жертвы[1601].

Единственное убеждение, в котором соглашались между собой все толкователи «Гиты»: значение у этой книги есть, и оно одно. Однако американская исследовательница Лоури Паттон предлагает другой подход, указывая, что со времен Ригведы индийские поэты не рассматривали вопрос смысла текста как «или – или» – они воспринимали смысл более инклюзивно как «и то, и то». Например, Агни – это и дэва, и материальная стихия огня; сома – и галлюциногенный напиток, и божественный жрец. Паттон предлагает применить тот же подход и к «Гите». Например, Кришна приказывает Арджуне вступить в схватку: