Утренние колокола. Роман-хроника

– Живу по-холостяцки, а сыну твоему крышу нашел, у пастора Тревирануса, главного пастора церкви святого Мартина. Пастор – человек дельный, в основном, не столько молится, сколько помогает разным бедным обществам. Но порядок в доме блюдет.

Служба началась на следующий день после приезда. Консул сам привел Фридриха на второй этаж, познакомил с пожилым служащим Эберлейном. Тот приветливо закивал в ответ. Потом пришел молодой рыжий конторщик Деркхим. Третья конторка была пуста.

– Хороший работал паренек, уплыл на службу в Вест-Индию, – объяснил консул.

Конторка эта стояла у окна. Фридрих посмотрел в окно и увидел церковь святого Мартина и улицу, по которой только что прошел из пасторского дома.

Консул положил перед Фридрихом толстые книги, которые следовало ему вести, пачку писем, их надо было срочно переводить.

Фридрих сунул перо в чернильницу, глянул в окно на церковь, увидел пастора, который шел домой, и принялся за работу.

Несколько вечеров подряд он писал стихотворение о бедуинах. Первые строки он придумал еще в Бармене. Здесь же закончил его. Он и сам знал, что это было лучшее из того, что сочинилось в этом году.

Часто, когда он перечитывал по утрам сочиненное накануне, то начинал сомневаться в каждой строке. Ночью ему казалось, что мысли удалось выразить в изящной ловкой форме, не утеряв при этом их глубины. А утром те же строки неожиданно оказывались неуклюжими, мысли были поверхностны и банальны.

То, что его стихи не хуже, чем у других современных поэтов, его не утешало. Он хотел быть лучше их. Это было мучительно – чувствовать одновременно слабость формы в собственных вещах и бессилие как-то углубить их, улучшить.

«Бедуины» получились.

Из современных поэтов лишь стихи Фрейлиграта могли сравниться с ними.

Ближе к полночи он переписал это стихотворение начисто, вложил в конверт и надписал адрес журнала «Бременский собеседник».

Это был обыкновенный тонкий городской журнал, где между советами о том, как красить брови и выбирать редингот, помещались стихи и поучительные рассказы.

Утром, когда Фридрих относил конверт на почту, он поймал себя на неожиданном волнении, радостном оживлении, словно стихи были уже получены журналом и напечатаны.

Свежий номер «Собеседника» вышел через несколько дней и, хотя Фридрих прекрасно понимал, что никакой журнал так быстро стихи не напечатает, он все же купил этот номер, торопясь перелистал страницы.

«Бедуинов», конечно же, не было.

Но через три недели в сороковом номере от 16 сентября он нашел свое стихотворение в пышной виньетке, какие понравились бы лишь юным барышням. Стихотворение же он считал строгим, суровым.

Итак, сбылось. Первый раз в жизни он отправил стихотворение в серьезный журнал, и его немедленно напечатали. Но при этом редактор заменил полностью последнюю строфу.

У Фридриха бедствующие артисты-бедуины противопоставлялись праздной публике, «людям во фраках».

О гости, вам не место тут,
Вернитесь на родной Восток!
Вас люди в фраках не поймут,
Им вашей песни строй далек.

Здесь же в журнале стихи выглядели изящной, но почти бессмысленной безделушкой.

Редактор испугался «людей во фраках» и сам, за Фридриха сочинил другое заключение:

И после этого – позор –
За деньги пред толпой плясать!
У вас недаром тусклый взор
И на устах лежит печать.

Фридрих представил, как он пойдет к редактору и бросит на стол журнал.

Но что толку теперь бушевать. Да и само стихотворение показалось ему не таким уж удачным, как прежде.

•

И все же это была первая публикация. То самое, о чем он тайно мечтал последний год.

Значит, он может жить так же, как Фрейлиграт. Остается только отточить другие стихи, и они пойдут в журналы. И о нем заговорят серьезные критики, его строки будут заучивать наизусть гимназисты.

Так думал он, поднимаясь по крепкой деревянной лестнице в контору.

– Фридрих, пошли кормить голубей, – позвал его пожилой коллега Эберлейн.

Наверху, в просторной голубятне Лейпольд держал два десятка великолепных голубей: котбеков и коронованных – с роскошными жабо на груди.

Фридрих и Эберлейн кормили их горохом, буковыми орешками.

Прежде Эберлейн кормил лишь сам, не допуская других конторщиков к этому делу.

– Вы ему понравились, Фридрих, – сказал рыжий Диркхем.

Голуби уже узнавали Фридриха, бежали к нему навстречу.

Это занятие было более приятным, чем унылая конторщина.

•

В первый день, когда Фридрих быстро перевел письма, за час сделал записи в книгах, Эберлейн сказал:

– Коллега Энгельс забыл поговорку: «Спеши медленно».

Сам Эберлейн вел записи в своих книгах так, как лишь истинный художник может писать картину. Каждую буковку он вырисовывал, словно творил книгу в подарок какому-нибудь королю. Написав несколько фраз, Эберлейн отдыхал, утирал со лба пот.