Утренние колокола. Роман-хроника

Фридрих же за год учебы в отцовской конторе привык все делать легко и быстро. От медленного ритма он уставал гораздо больше. Жаль, что здесь нельзя было читать книги; об этом отец предупредил его специально.

Отмучившись бездельем несколько часов в первый день, Фридрих понял, чем заняться в следующие.

Он стал писать письма. Письма родным в Бармен, Бланку, братьям Греберам.

В конце дня консул Лейпольд проверял работу Фридриха.

– У тебя хорошо идет дело, молодой человек. А? Эберлейн, как вы считаете?

– Я считаю, что у него легкое перо, господин Лейпольд.

Это была высшая похвала. Легкое перо – это значит большая скорость при отличном почерке. Такое чаще дается от рождения, и лишь немногие развивают в себе потом этот дар тренировкой. Обычно легкое перо или есть, или его нет.

Это было нелепо – получить похвалу за дело, которое тебе неприятно.

– А не знаком ли ты с португальским и датским? – спросил Лейпольд. – На днях мы должны отправить туда полотно.

– Я попробую, – ответил Фридрих.

В той же книжной лавке он купил подержанные учебники, словари. Теперь он выписывал себе по вечерам слова и выражения. А днем заучивал их в свободные часы.

Время не пропадало.

•

Как он завидовал бременским филистерам, которым, как и в Бармене, было некуда девать вечера.

Как-то раз Фридрих вышел прогуляться, а когда вернулся в дом, в столовой все хохотали.

Госпожа пасторша придумала игру. В чашку, полную муки, опускали кольцо и надо было достать его ртом.

Вокруг стола сидели дочь пастора, художник и пасторша. Сам пастор важно расположился в углу на диване, покуривал сигару.

– Фридрих, как хорошо, что вы пришли! Садитесь с нами!

В комнате его ждал роман Гуцкова, писателя из «Молодой Германии», и Фридрих уже собирался с улыбкой пройти мимо, но тут вмешался пастор:

– А в самом деле, Фридрих, поиграйте. Что вы там затворяетесь со своими книгами, будто старик.

В эту минуту дочь, милая шестнадцатилетняя толстушка, наконец достала кольцо. И нос и щеки и даже лоб были у нее в муке.

Чашка перешла к пасторше. Госпожа пасторша никак не могла удержаться от смеха и тоже вся выпачкалась в муке.

Теперь очередь перешла к художнику.

Он стал дуть в чашку. Во все стороны поднялась мучная пыль и, как туман, медленно осела на его одежде.

Зрелище было в самом деле забавным.

Фридрих взял пробку, обжег ее на свечке и намазал себе лицо. Среди обсыпанных мукой белых физиономий его черное лицо стало выделяться, как огонь во тьме.

– Турок! Турок! Матушка, смотрите, турок! – стала хохотать дочь пастора. Ее смех подхватили все. Даже Фридрих не удержался. И чем больше он смеялся, тем громче хохотали за столом.

– Ой, Фридрих, вы всегда так умеете смешить! – приговаривали все.

– Однако уже скоро десять часов, – сказал вдруг пастор посторонним, серьезным голосом.

И все сразу тоже стали серьезными.

– Что ж, по крайней мере, славно провели время, – сказала госпожа пасторша.

Все вышли на улицу отряхнуть одежду, дочь принялась вытирать со стола.

Ровно в десять в доме было уже темно и тихо. Все спали.

Лишь Фридрих в своей комнате принялся за роман Гуцкова.

Роман Гуцкова «Вали сомневающаяся» он стал читать с неохотой. Подумал, что просто полистает его перед сном и отбросит. Было интересно, за что это критик Менцель в своей штутгартской «Литературной газете», словно топором, молотит Гуцкова, называя его восставшим: против христианства, брака, семьи, чувства стыда, против германской национальности и существующего строя.

На тридцатой странице Фридрих понял, что увлекся.

Прочитал еще пятьдесят.

Была середина ночи, но сон прошел. Он читал, не отрываясь.

Героев книги волновали те самые мысли и чувства, которые преследовали и его, Фридриха. Это было удивительно – как будто незнакомый автор, живущий в другом городе, подслушал то, что сам Фридрих отгонял от себя прочь, и написал об этом для всех, говорящих на немецком языке.

Право на личную свободу, право на сомнение во всем, что провозглашает государство, потому что только после сомнения приходит настоящая убежденность – этого добивался автор романа. На другой день он взял книгу очерков Гуцкова, и они были написаны о том же – о личной свободе, об ответственности перед законом всех: и королей и подданных.

Он сидел в конторе и думал о Гуцкове. Если бы эти книги прочитать года два назад!

Сейчас Гуцкову всего двадцать девять лет, а он уже издает свой журнал «Немецкий телеграф». Вокруг него объединились писатели «Молодой Германии». И сегодня в Германии он самый смелый человек.