Утренний, розовый век. Россия-2024 (первая часть)

В России сплетнями о причудах олигархов и об их интимной жизни кормятся стаи журналистов, но этим вечно голодным хищникам Акимов давал немного пищи. Он появлялся на телеэкране исключительно в деловых новостях. Даже несколько лет назад, когда внезапно погибла его жена, актриса, прошли только скупые сообщения о трагическом несчастном случае, без всяких подробностей. И с тех пор молва не связывала его, человека далеко не старого (сейчас-то всего сорок восемь лет), ни с одной женщиной. Он не был замешан ни в каких скандалах. Его взрослая дочь ни разу не попала в светскую хронику. О ней было известно лишь то, что, в отличие от разгульных отпрысков остальных сверхбогачей, это серьезная девушка, занятая научной работой.

К тому же, Акимов — единственный олигарх, обосновавшийся не в Москве, а в Питере, и разместивший штаб-квартиру компании не в помпезном небоскребе, а в скромном особняке на тихой Моховой улице. Я шагал по ней и думал о том, как давно здесь не был. Я вообще не люблю бывать в центре Петербурга. Как раз потому, что в юности, в прошлом веке, слишком этот город любил. Он казался не просто прекрасным: своей гармонией, слитностью царственных зданий с простором невской воды и неба он внушал надежду на гармонию самой жизни.

Высший миг торжества был двадцатого августа 1991-го, когда я, мальчишка, студент, плыл капелькой в океане трехсоттысячного демократического митинга, переполнявшего Дворцовую площадь. Помню вдохновенные лица вокруг, трехцветные российские знамена, самодельные транспаранты с зачеркнутой свастикой. Помню, как, словно в стремительном взлете, мне не хватало дыхания от чувства гордости за принадлежность к этому народу и этому городу. Прекрасно помню, хоть давно стараюсь не вспоминать. Слишком быстро погас тот солнечный день, слишком быстро исчезли прекрасные лица, одушевлявшие для меня мой город. Кто уехал, кто состарился и обессилел, кто умер в безысходности. Совсем другие люди заполнили петербургские улицы. Совсем, совсем другие, причем цвет их кожи и разрез глаз тут не имели никакого значения. А значит, мой прежний город перестал существовать. Он канул в небытие, и подновленные, разукрашенные дворцы остались на своих местах не больше, чем фальшивыми декорациями.

Поэтому я уже почти равнодушно наблюдал, как год за годом невскую панораму и старинные улицы всё больше уродуют безобразные стеклобетонные коробки, воздвигаемые новыми хозяевами жизни. Да, мерзко было видеть, как нелюди, убившие мой город, глумятся над его трупом. Но труп всё равно не воскресишь.

Я остановился у тяжелых дверей со скромной табличкой "АО 'Глобал-Калий СПб'", прямо под глазком телекамеры, и стал дожидаться, пока охрана увидит меня и спросит, кто я такой. Но меня ни о чем не спросили. Огромная дверь мягко приоткрылась, и чуть искаженный динамиком мужской голос произнес: "Господин Орлов, заходите!"

Я вошел. Молодой охранник (русский, а не "гостинец", что само по себе свидетельствовало о богатстве фирмы) привстал из-за своего пульта, поклонился мне и сказал: "Прошу вас, третий этаж, налево". Я молча поблагодарил его кивком. На лестничной площадке второго этажа мне пришлось миновать пост еще одного плечистого парня. А на площадке третьего сидел уже человек постарше, видимо начальник охраны, который проводил меня по слабо освещенному коридору до дверей кабинета: "Заходите. Шеф извещен, что вы прибыли". И я шагнул навстречу своей судьбе…

После полутьмы коридора меня даже ослепил резкий, бестеневой свет "небесного потолка". Акимов не просто поднялся, а вышел из-за стола, пожал мне руку, пригласил: "Садитесь, Валентин Юрьевич!" — и только после этого вернулся на свое место.

За прошедшие несколько лет он сильно постарел: черты лица заострились, прорезались морщинки, взгляд светлых глаз стал не просто рассеянным, а усталым, в коротко остриженных волосах поблескивала седина. Облик его опять не вязался с расхожим представлением о богачах, которые живут, не зная болезней и старости, потому что к их услугам вся мощь сверхдорогой современной медицины с ее генной инженерией и стволовыми клетками.

Я опустился в кресло у стола, оглядел кабинет: никакой роскоши, строгая деловая обстановка. На стене — большая фотография красивой женщины с ослепительной улыбкой, наверное, погибшей жены Акимова. Взглянул машинально вверх: там парила на тонкой нити модель какого-то старинного самолета — биплана с многочисленными стойками между верхним и нижним крыльями, большим двухлопастным пропеллером и открытой кабиной пилота с прозрачным ветровым щитком. На фоне "небесного потолка" — экрана, показывавшего сейчас ярко-голубое небо с плывущими перистыми облаками, — казалось, что самолет действительно летит.

— Давненько мы с вами не виделись, Валентин Юрьевич, — сказал Акимов.

Ответить мне было нечего, и я лишь слегка развел руками: что, мол, поделаешь.

— Спасибо, что приехали, — поблагодарил он. — Хотя вас, наверное, удивило мое приглашение?

Я чуть пожал плечами.