Утро седьмого дня

Вот там, в столовой, и поселилась моя бабушка, когда вышла замуж за дедушку. Свекровь в будуаре, а они в столовой. Там же образовалась кроватка моей мамы, когда мама родилась. Потом было всякое: арест дедушки, то есть маминого папы (его мама, бабушкина свекровь, которая в будуаре, умерла, к счастью, раньше), война, блокада, послевоенная жизнь… Ну а потом, уже в пятидесятые годы, в Ленинград приехал учиться мой папа, познакомился с моей мамой, и в результате я родился. Я родился, как уже было сказано, на Надеждинской, почти рядом с тем домом, из которого когда-то вышел Даниил Хармс и направился к Кузмину. А я направился, завёрнутый в пелёнки, как репка в кулёк, из «Снегирёвки» на улицу Некрасова, в дом шестьдесят. Там, в квартире три, в бывшей столовой где-то между огромным обеденным столом, гардеробным шкафом и кабинетным кожаным диваном втиснулась моя кроватка.

Дом Лазаря

Теперь ничего этого нет: ни шкафа, ни дивана, ни стола, ни подавно кроватки. Всё исчезло и распалось неведомо как и когда. И квартиры той нет, ни лепного потолка, ни паркетного пола с прожжёнными в блокаду дырками, хотя дом ещё стоит. И людей не видно, которые там жили.

Интересно, как написал тот самый Кузмин:

Отнимаются четыре чувства:
Обонянье, зренье, слух — возьмутся,
Распадутся связки и суставы,
Станет человек плачевней трупа.
И тогда-то в тишине утробной
Пятая сестра к нему подходит,
Даст вкусить от золотого хлеба,
Золотым вином его напоит…

Пятая сестра — это вкус, такое чувство. От слова «Вкусить». Вкуси — и оживёшь.

И окружающее восстановится вместе с тобой.

Золотая кровь вольётся в жилы,
Золотые мысли — словно пчёлы,
Чувства все вернутся хороводом
В обновлённое своё жилище.
Выйдет человек, как из гробницы
Вышел прежде друг Господень Лазарь.

Вкушая, мы принимаем в себя постороннее вещество. Оно в нашем организме распадается на части и в виде мельчайших своих составных соединяется с мельчайшим составными нашего организма.

«Организм» — это примерно то же, что на древне-книжном языке «плоть».

Вошедшее извне вещество становится моей плотью.

Вещество (в том числе и моя плоть) состоит из кусочков, кусочки из комочков, комочки из молекул, молекулы из атомов, атомы из электронов-протонов-нейтронов и разных бозонов и кварков — и так далее, и в самом конце остаются: пустота и в ней странные единицы, обладающие свойствами мысли. Они не имеют размеров и могут одновременно находиться в разных местах пустоты. Они непредсказуемо возникают и своенравно исчезают из виду. То есть вещество (в том числе моя плоть) создано из единиц, имеющих мысленную природу.

Мысль не имеет границ во времени и пространстве.

Мысль не имеет числа: она и один, и три, и много.

Целая единица мысли есть слово.

Главная Мысль, в которой соединяются и из которой исходят все мысли, сцепляющиеся в комочки и кусочки плоти, по-видимому, и есть Слово, которое было в начале у Бога.

Это, конечно, очень сложно. Я опять отвлёкся.

Во всяком случае, интересно посмотреть, как плоть воссоздаётся из руин вкушением слова.

Вот наш старый знакомый Мар-Афрем Сириец так объясняет слова Евангелия от Иоанна про воскрешение Лазаря. Правда, авторство Великого Ефрема под вопросом. Но это неважно. Мы представляем нечто вроде вольного перевода древнего текста[7].

«…Погребённого смерть целиком захватила и начала уже разрушение; облюбовали его черви, гнилью тронулась плоть его.

…Его состав обращался в прах, его плоть издавала зловоние, и смрад его тления ощущали все…

Сёстры оплакивали начавшего уже смердеть мёртвого брата…

Тогда-то Иисус и повелел отвалить камень от гробового входа… И смрад от мертвеца поразил их, когда отняли камень….

Но повеяло дыхание жизни.

И воздвигся мертвец.

Прозвучало слово:

— Лазарь! Выходи вон.

И он выходит.

Так из слова является дело…

Повеяло на него дыхание повеления, и встал он из гроба, связанный. Связаны были ноги его, но он пошёл верным и скорым шагом…

— Распеленайте его, пусть идёт.

Видишь: вот он выходит из гроба, связанный, обвитый, с лицом, покрытым платком. Шествует не колеблясь. Дающий жизнь разрешил его от смерти, но не развязал пелены, чтобы те же руки, которые обвивали мёртвого при погребении, разрешили его, живого».

И мы видим такую сцену.