Утро седьмого дня

Это не очень ново, и имеются литературные прототипы такого видения. Достоевский со своим «Дневником писателя», Тургенев там, Набоков.

Но в моём случае примечательны некоторые нюансы, так сказать, приметы времени. Или не времени.

Прежде всего, помещение. Просторное, но не очень, чем-то похожее на большой зал крематория или на государственное учреждение советской постройки. Серо-мраморные стены, отчуждённо-официальный интерьер. Это и есть какое-то учреждение, куда меня пригласили по делу. Именно что пригласили, то есть я тут свободный человек среди свободных людей. Люди эти, кстати, вокруг ходят: такие прилично одетые вежливые мужчины. В общем, очень похоже на, опять-таки, что-то советское: на КГБ.

Меня сюда позвали совершенно мирным образом. Кажется, я когда-то писал то ли про революцию, то ли про преступления, про нечто такое, что интересно в этом учреждении. И от меня ждут, возможно, консультации или просто хотят похвалить, пожать руку и выразить благодарность. Так что я чувствую себя спокойно. Правда, мной пока что никто не занимается: вежливые мужчины озабочены чем-то другим. Мол, здравствуйте, ах, это вы, очень приятно, подождите, пожалуйста.

Тут мимо меня проводят какого-то человека в сером костюме и с серым лицом. Он тоже прилично выглядит, и вокруг него группа среднестатистических личностей. Они следуют мимо меня эдак по-деловому и уходят по лестнице вниз. В это время как раз кто-то мне и говорит:

— У нас сейчас будет смертная казнь, можете посмотреть.

Или что-то в этом духе. Как бы подразумевается, что это очень интересно. Не всякому удаётся. Эксклюзив.

Тут я вижу, что наше помещение — это второй этаж, наподобие балкона в театре или как хоры в церкви. А внизу — другой зал, тоже просторный, но не очень. Растения в больших кадках. Вот туда привели человека с серым лицом.

И мне говорит мой комментатор:

— Вы знаете, во время процедуры мы устанавливаем осуждённого «на быка».

Я вижу: да, действительно, посреди зала стоит какая-то продолговатая конструкция из кубов, типа невысокого постамента, отчасти напоминающая церковный престол, отчасти кровать. Того, серого, подводят к ней, ему что-то говорят, с ним что-то делают. Я, в общем-то, стараюсь не смотреть, потому что понимаю, чем это кончится. Но всё-таки вижу: вот с ним проделали какие-то парикмахерские манипуляции и кладут на постамент лицом вниз, как укладывают больного с тяжёлой пневмонией. И закрепляют на этой конструкции.

Я уже совсем не хочу смотреть туда и смотрю в сторону. Но слышать-то я слышу. Снизу доносятся невнятные речи — возможно, это приговор или молитва, или какие-то ещё процедурные тексты. И потом резкий, но негромкий звук, хлопок в затылок. И как будто общий беззвучный выдох.

Всё. Расстреляли.

Я бы очень хотел уйти, тем более что обо мне вовсе забыли. Но не знаю, где выход. И потом, нужно забрать какие-то вещи, бумаги. Я слоняюсь в поисках того и другого — и вижу: отдельная комната, дверь приоткрыта, там стоят сумрачные фигуры, две или три женщины с землистыми, заплаканными физиономиями. Ах да: это же отпевание! Покойного отпевали. Ритуал уже закончен, женщины выходят: такие тихие, виноватые. Мне горько на них смотреть, и я иду обратно с твёрдым намерением собрать манатки и бежать отсюда… Вот какие-то шкафы или комоды, где, по-видимому, я оставил своё пальто… Тут приходится быстро посторониться: мимо несут тело. Его тащат двое или трое кряжистых дядек всё в тех же приличных костюмчиках. Тащат в соседнюю комнату, как я понимаю — в холодильник.

Мне совсем нехорошо.

И я уже вовсе укладываю в сумку бумаги и собираюсь напялить пальто. И тут ко мне подходит один из вежливых, такой молодой, спокойный. И говорит:

— Вы ведь такой-то?

— Да, — говорю я.

— Вы ведь написали это и это? — Он называет мои статьи и книги.

Киваю головой или говорю «да» так кратко, как могу.

— Ну так вы наш клиент. Ха-ха. Конечно. Пожалуйста, пожалуйста, идите, вы свободны, когда надо будет, мы вас позовём.

Ха-ха.

— Следствие по вашему делу уже идёт.

— …Полным ходом.

— …Идите, идите, мы вас позовём.

Где-то тут я проснулся.

Однако остался странноватый осадок.

Сейчас мы подъедем к первой остановке, и нам станет интересно глазеть в окно. И это всё пройдёт.

«Всадника длань в железной перчатке…»

Да, помнится, во сне было важно понять, что чувствует сам тот серый персонаж, когда его ведут мимо меня, и потом внизу.

Острое чувство совершенной бессмыслицы.

Он должен был, наверно, изумляться именно отсутствию смысла в происходящем. Почему его куда-то ведут? зачем все так одеты? к чему эти ненужные словеса? Что, собственно, делают с ним такое? И вот укладывают «на быка» и ставят ствол к затылку. Почему?

Никакого смысла.

Следствие по нашему делу уже идёт. Нас позовут. Очень-очень скоро.