Утро седьмого дня

— Теперь я скажу. Я вот хочу выпить за нашего, то есть, начальника, потому что такого начальника, как он… За тебя!

Голоса:

— За него! Начальничек ключик-чайничек! За начальника! А-а-а!

Пауза. Пьют.

— Давай, давай, быстренько, кто выпил — посуду сюда…

— Наливаем, ребята, наливаем… Наливаем, говорю, биомать!

— У кого нет? У тебя нет? Сюда давай… та-ак, так.

— Ну что, готово? Ну, я скажу. Я теперь хочу вот за кого выпить: за Бобочку. Бобочка — ведь это…

Голоса:

— Бобочка — это: о! Это Бобочка!

— Во! Вот именно!

— За тебя, Боб! Ну, поехали!

Пьют, закусывают.

— Эх, хорошо пошла… Так, так, сюда, пожалуйста…

— Передавайте, наливайте… Не задерживай, слышишь?

— Ну что, готово? Так вот, я теперь хочу вот за кого выпить: за Масика! Мас, слышь, чего!

Масик (степенно):

— Н-да, слышу.

— За тебя, хоть ты и сволочь, биомать!

— За Масика! Тапир, за тебя! Давай!

Пьют.

Закусывать уже нечем. Бутылки поблескивают в колеблющемся мерцании свечек. Лица тоже блестят, даже, кажется, самостоятельно светятся.

— А третий? Третий тост забыли?

— Пусть этот будет третьим!

— За прекрасных дам! За вас, цветочки-бутончики, розанчики, незабудочки, кровохлёбочки вы наши, шизонепеточки[52]!

Мужчины встают и пьют стоя. Некоторые — с локтя.

Все напились чрезвычайно быстро и сильно. Пляски вокруг костра сменились метанием топоров; засим последовали песни, опять пляски, потом что-то ещё, чего уже толком никто не помнил; кто-то за кем-то гонялся впотьмах с шампуром в руке…

Утро было ясное, по-августовски свежее; солнце поднималось в безоблачном небе; оптимистически разговаривала вода; завтрак готовился на очаге; день предстоял хороший, выходной; не выпить было просто невозможно. Собрались и, не дожидаясь завтрака, сели. Для поправки голов надо было налить.

Выпили. Налили. Кто-то сказал тост. Не торопясь выпили. Налили ещё.

Следует заметить, что наш день «А» совпадает в Беловодье с местным Праздником Могучего Богатыря. В чём его суть — неважно, но шестнадцатого августа как раз происходит продолжение. Что может быть лучше, чем выпивать на берегу Хема в тенистой тополиной роще? С утра берег запестрел живописными группами беловодцев. Некоторые пили раздумчиво, некоторые — азартно.

У нас же в утреннюю программу азартнее всех включился Бобочка. Бог знает почему. Вчера он особенно мрачно ждал, потом особенно яростно колбасился. И теперь вдохновенно наливал и произносил тосты. В его азарте проступала неутолённая решимость.

Солнце поднялось в зенит, стало жарко, разморило. Начали уставать, расползаться по палаткам. Лагерь опустел. С небес, с ярко-синего свода, спустилась тишина.

Я отошёл на бережок, сел на брёвнышко: смотреть и слушать вечность, бег воды. Я не был пьян. Я сидел и глядел на воду. Я ощутил вдруг особое что-то — не чувство, не состояние, не мысль… Высокое, столпообразное, от земли до неба, сияющее — оттуда.

…Наша свобода
Только оттуда бьющий свет…

Всё — оттуда. И всё равно: удача и неудача, любовь или драма, есть деньги или нет их вовсе. Жить — стрелочка — умереть. Умереть: не исчезнуть; уйти туда, в небо, в шум и блеск воды, в ритмичные горки, в кусты и лужайки на том берегу, в мирный клёкот коршуна, плавно кружащего над верхушками тополей, высматривающего добычу…

И, сидя и погружаясь в этот столп света, я как-то со стороны начинаю видеть себя и лагерь и всё вокруг — не участвую, только фиксирую на некую внутри встроенную плёнку… Вот (фиксирую) бревно топляка по волне плывёт; вот ветка в непогасшем очаге треснула; вот шевельнулась палатка Масика, должно быть Масик во сне повернулся… Вот Бобочка, нет на него угомону, идёт по берегу, удаляется за ближайший изгиб, туда, откуда поднимается чужой дымок и доносятся отдалённые голоса отдыхающих…

Да. Проходит время. Проходит.

А вот из-за берегового изгиба что-то послышалось. Говор громкий. Даже какие-то крики. Не Бобочкин ли голос? Звуки ударов. И тишина. Вечная вода продолжает свой бег. Проходят минуты… Снова голоса из-за мыса. Точно, это Бобочка с кем-то как будто ругается. Боевой клич. Удар. Удар. Падение.

Я вышел из светового транса только когда услышал торопливые встревоженные шаги — это Бобочкина жена спешила мужу на помощь. Он вступил в конфликт с отдыхающими, и он был фатально нетрезв. Быть может, он защищал наш покой. Он дрался, его били, а я сидел тут на коряге и предавался мечтам. Позор! Я бросился вслед за женщиной.

Когда мы подошли, Бобочка лежал с разбитой в кровь физиономией и с лёгкими признаками жизни. Жена, что-то приговаривая, повела его домой. В стороне послышалось бормотание мотора, промелькнули «Жигули», унося неведомых беловодцев с места неудавшегося пикника.

Бобочка кротко и покорно шёл, склонив голову на женское плечо… Они поравнялись с палаткой Начальника… Тут что-то хрустнуло, что-то сорвалось: раненый оттолкнул женщину, вбежал в эту самую палатку… Оттуда послышался боевой клич, звуки ударов, треск… И всё затихло.

Вечером Начальник, протирая глаза, вышел к очагу.

— Вы не можете мне объяснить, почему Боб спит в моей палатке на полу? И кто сломал мой стол? Пополам. А?