Увиденное и услышанное [litres]

Тогда это казалось хорошей идеей. Хотелось писать. Он не знал, о чем будет роман, но что-то, какая-то внутренняя сила, побуждало его. Он думал, что это имеет какое-то отношение к его матери, которая из своего сырого кишащего червями пристанища понуждает его к письму. Он почти слышал ее жалобы: «Посмотри на свою жизнь, Абрахам! Слыханное ли дело – еврей-фермер? Сделай уже что-нибудь с собой».

Ради матери он вытерпел бизнес-школу, поступил на работу в снобистскую бухгалтерскую фирму в городе. Но Джастин спасла его от всего этого. Она сказала, что нарушать правила – круто и заводит. «Попробуй, – сказала она. – Ты не обязан чем-то заниматься всю жизнь лишь потому, что это у тебя хорошо получается».

Он уволился, они в тот же день уехали в Стокбридж, она положила босые ноги на панель, они ездили по Беркшир-Хиллс и занимались любовью под одеялом в Тэнглвуде на лугу под далекие звуки Мендельсона.

Его отец сказал, что у него нет склонности за что-то держаться, но Джастин видела ситуацию иначе. Она сказала, что он любопытен и быстро начинает скучать, и это была правда, но не про нее, никогда про нее. И порой, когда он занимался с ней любовью насколько мог деликатно, она называла его человеком Возрождения. Он знал, что Джастин просто романтична, и тем не менее.

Пусть так!

Он хотел стать романистом! Хотел жить в деревне, как Джон Чивер, сидеть у окна и писать. Он хотел писать про… ну, про что-нибудь важное. Важную книгу, которую будут обсуждать на коктейльных вечеринках. Он будет прилежен и, главное, серьезен.

Каждое утро, управившись с делами на ферме, он ехал в библиотеку писать. Пути было минут пятнадцать, и он успевал многое заметить, пока проезжал по грунтовке – лужи, грязь, заросли кустарника. В зеркало заднего вида он смотрел, как ферма становится все меньше, желтый дом с гордым крыльцом, курятник, сарай для кукурузы и большой хлев, где он держал овец и трех коров джерсийской породы. Посаженный Джастин огород, вокруг которого он соорудил высокий деревянный забор, чтобы не забрались олени, лисы, койоты и бесчисленные кролики. Иногда он видел, как жена несется к машине с тяжелой сумкой – с разметавшимися по плечам волосами и такими бледными от утреннего света губами, что хотелось повернуть назад, чтобы поцеловать их. У нее было крепкое теплое тело, помогавшее ему чувствовать себя в безопасности. Когда он впервые их познакомил, его отец назвал ее тяжелой мебелиной и на недоумение Брэма ответил, что да, много ящиков, и битком набитых. Может, это и правда, но он любил все ее ящики и любил не спеша в них порыться.

Библиотека была в городке, белое деревянное строение напротив церкви Св. Джеймса и кладбища за жутким черным забором – в начале девятнадцатого века это был дом приходского священника. Библиотекарей было двое. Дагмар, высокая блондинка немецкого происхождения, сложенная как трансвестит, но с милым уютным лицом, сидела за столом при входе, сосредоточенно читая любовный роман и таская мармеладки из коробки в ящике стола.

Он работал наверху, в глубине, в уголке за кладовкой, куда периодически заходил мистер Хиггинс, второй библиотекарь, седой мужчина в очках, хромающий на одну ногу, – и вскоре вновь появлялся с каким-то побитым видом, распространяя запах джина.

Частенько за большим столом у окна сидел после школы тот мальчик по фамилии Хейл. Иногда с ним приходил друг. Они делали домашнее задание рассеянно, как свойственно мальчишкам, постоянно роняли карандаши, подбирали их, точили, пили из фонтанчика. Брат забирал его после пяти, и они уходили вместе. Брэм знал, что среднего брата призвали в армию и что теперь он сюда не ходит. Поговаривали, что он бросил школу.

Как-то после обеда, заканчивая очередную поездку в поисках материалов, он увидел, как мальчик идет вдоль дороги и ловит попутку. Он выглядел расстроенным – бледное лицо, зубы стиснуты, большой палец словно пытался проткнуть дырку в воздухе.

«Странно, ребенок пошел в комиссионку», – подумал Брэм. Он высадил его там, и они попрощались, но вид улицы, где шныряли наркоманы, а на углу стояла проститутка, дрожа от ветра, заставил его передумать. К тому моменту уже стемнело. Он развернулся и поехал обратно – и нашел мальчика на обочине, смущенного и напуганного, с засунутыми в карманы руками.

Они молча поехали обратно в Чозен.

– Проголодался?

Мальчик пожал плечами.

– Я так и думал, – сказал Брэм и пригласил его поужинать.

На кухне, как обычно, царил хаос, когда они вошли; Джастин, раскрасневшаяся у плиты, была в большом рыбацком свитере, штанах для йоги и шумно топающих деревянных сабо. На плите закипала вода, поднимался пар. В печи что-то пеклось – видимо, очередной пирог с малиной. Он представил ее Коулу с подчеркнутой вежливостью, Джастин улыбнулась и пожала ему руку.

– Тебе ведь нужно позвонить, да? Может быть, дяде?

В городке не было секретов, и все это знали. Хочешь ты того или нет, но ты вроде как член большой семьи. Привычно подчиняясь указаниям, Коул позвонил дяде, отвернувшись и бормоча в трубку, но Брэм заподозрил, что на другом конце провода никого нет.