Увиденное и услышанное [litres]

Когда-то его мать все просчитала и увидела брак своего единственного ребенка в новом свете. Бедный Джордж поступил благородно, по-христиански. Однажды, вскоре после свадьбы, они все вместе поехали в церковь. Она помнила Джорджа на заднем сиденье отцовского «мерседеса», словно вернувшегося в детство – слишком тесный костюм, галстук набекрень, он отвернулся от нее, а она пыталась поддерживать разговор с его пахнущей гардениями матерью. После мессы, стоя рядом с ним на парковке в окружении преданных друзей его родителей, она чувствовала себя неловко в мятом платье для беременных и старых туфлях без каблуков. Платье, которое она выбрала в «Пенни», выглядело дешево, и лучше бы она сэкономила деньги и сшила себе сама. Модная церковь и стратегическая благотворительность свекров отталкивали. Для нее религия была чем-то личным. Ее вера принадлежала лишь ей. Бог был ее доверенным собеседником, ее надеждой. В Его глазах она была собой настоящей. Она была человеком, которого Джордж никогда не увидит.

Она теперь понимала, как это непросто. Она не могла обсуждать свою веру с Джорджем – он бы стал издеваться и заставил бы ее чувствовать себя глупо, и в этом была своя ирония, ведь именно вера удерживала ее в этом браке.

Их смех вынудил ее вернуться в комнату. Они рассказывали про то, как Джордж был маленьким. Смеялись над ним. Это было любимое развлечение его семьи – унижать сына ради развлечения. Разумеется, он этого не замечал – или, по крайней мере, притворялся, что не замечает. Они говорили, как в школе он буквально поклонялся кузену Анри, а тот оказался настоящим голубым – и непонятно, что было хуже для его родителей: что он утопился или что он был гей. Она смотрела на лицо Джорджа, чуть ли не впервые окрашенное стыдом, и ей было жаль, что он вырос среди этих ужасных бессердечных людей.

– Анри написал удивительные картины, – сказала его мать. – Он был довольно талантлив.

Она описала холсты, которые тот выполнил в лето своей гибели, сцены на берегу – скалистый пляж, лодка с зеленой кормой, маяк, скопы на болоте, заброшенный сарай с облупившейся желтой краской. Как-то их хотела выставить одна галерея, но они исчезли. Родители перевернули дом буквально вверх дном, но так их и не нашли.

На следующее утро они ели бранч в столовой. Кэтрин присматривала за Фрэнни, чтобы та не испортила новые стулья свекрови. Ее дочку осыпали вниманием, но каким-то недобрым, колючим, как мимозы от свекра. Фрэнни хныкала, терла глаза, дулась. Все жаловались, что она устала – свекровь сказала «перевозбудилась», – и Кэтрин не терпелось уйти в машину.

Они уехали под дождем, и дорога поначалу шла вдоль берега. Вода была серая, песок разворошило ветром. Пустой морской пейзаж навевал печаль.

– Прости за то, как себя вели мои. – Даже он вроде был в мрачном расположении духа.

– Ничего.

– Они бывают сложными – мягко говоря.

– Похоже, взрослеть здесь было нелегко.

– Да, – тихо признал он, и она пожалела о том, как обращалась с ним, всегда осуждала и думала худшее. Она потянулась, взяла его за руку и подержала ее с минуту, а он посмотрел на нее без тени эмоций и снова переключил внимание на дорогу.

Когда они приехали, он отправился на пробежку. Она решила, что ему полезно выпустить пар. Она усадила Фрэнни смотреть телевизор и приготовила себе чашку чая. Пошла в гостиную и принялась за вязание. Она вязала свитер для Фрэнни, с двумя оленями, смотрящими в синее звездное небо. Она нашла совершенно чудесные деревянные пуговицы. Будет подарок к Рождеству.

Утро того понедельника началось совершенно обычно. Фрэнни прибежала и разбудила ее, забралась на кровать пообниматься. Пока Джордж принимал душ, Кэтрин заправила кровать и забрала его грязные носки. И тут она увидела на его тумбочке книгу – стихи Китса с закладкой-перышком на стихотворении «Четыре времени содержит год…»

– С каких пор ты читаешь поэзию?

– Что? – Он стоял, обернутый полотенцем. Пробежки сделали его стройнее. «Это не для тебя», – говорил его взгляд. – А, это, – сказал он. – Ну, я в библиотеке взял.

– Ты просрочил.

Он уже был готов отнять у нее книгу, но она не отдала.

– Отнесу сама, – сказала она. – Мы с Фрэнни сейчас сходим.

После завтрака она надела на Фрэнни пальтишко из верблюжьей шерсти и подаренную свекровью шапку, зашнуровала ей ботинки и вытерла липкие от желе ручки. Она радовалась тишине машины и уверенности в том, что несколько драгоценных минут ее дочь просидит на месте, спокойно глядя в окно. Они ехали мимо полей, коров, лошадей, сараев; на стального цвета небе сквозь тучи пробивалось солнце.