Увиденное и услышанное [litres]

Грибы были мучнистые, на зубах скрипел песок. Джордж не без тревоги съел их, потом вдруг вспомнил себя мальчиком, в лесу за школой, и парень постарше удерживал его и заставлял есть землю. Вкус ровно тот же самый. Воспоминание было неприятным, и поэтому, надо полагать, он подавлял его. Джордж рано узнал, на какие извращения способен человеческий дух. По причинам, которых он так и не понял, его травили всю среднюю школу. К седьмому классу родители с трудом наскребли денег, чтобы отправить его в школу Св. Магнуса, где травля как зрелищный вид спорта не находила одобрения у суровых эгалитаристок-монахинь. Этими воспоминаниями он ни с кем не делился, даже с родителями. Даже с женой.

Они вышли во двор и спустились с холма к ручью, где кто-то жарил зефирки на костре. Он чувствовал, как огонь греет ноги и руки. Это было приятно. Костры – так типично для сельской местности. Он почувствовал отсветы на лице и увидел, как они играют в глазах Джастин – ему подумалось, что дело заходит не совсем понятно куда. В голове мелькнуло слово «пушистый». Огонь потрескивал и шипел.

– А где Брэм?

– Дома, – сказала она, глядя в огонь, и больше не стала объяснять. Глядя на нее, он ощутил сильные узы любви и подумал – а она их тоже чувствует?

Сеанс проходил за круглым столом в столовой. Он старался не сидеть слишком близко к огню. В комнате пахло сыростью, оконные рамы сквозили. Свечи лихорадочно мерцали, отбрасывая силуэты гостей на стены, – карусель теней. Медиумом была темноволосая женщина с высоким лбом и акцентом, который он не смог определить. Может, венгерка или вроде того. Ногти у нее были выкрашены черным лаком. Он не слушал, что она говорила вначале, вместо этого разглядывал лица собравшихся, желтые и уродливые, как у огров.

– Давайте возьмемся за руки, – сказала она.

Ему, вообще говоря, не хотелось, но что поделать. С одной стороны сидела Джастин, с другой – ДеБирс. Ладони у них были потные, а у Джастин еще и холодные. У ДеБирса была здоровенная теплая лапища – он понял, что очень редко брал мужчин за руки, да и не только мужчин, кого угодно, кроме Фрэнни. Это что-то такое, из чего попросту вырастаешь, может, потому что взять кого-нибудь за руку – значит признать свою слабость и уязвимость. Он решил – это вроде как сдаться, или уступить, трудно сказать. Он не помнил, держал ли когда-либо за руку мать или отца. Сидел, думал об этом и вспомнил исключение – да, отец. Его взяли с собой в то место. Ему было лет девять или десять. Вроде бы больница, в городе. Он помнил, как они молча ехали туда из дома. Как смотрел в окно на небоскребы. Неудобную одежду – колючее шерстяное пальто. Он говорил с врачом, коренастым человеком с огромными руками, в очках с толстыми стеклами. Его оставили там на ночь. «За тобой просто понаблюдают», – сказал тогда отец, ведя его по длинному голубому коридору за руку. Странно, иногда такое вспоминается… а после этого он ничего не помнил. Может, лишь белый свет, отражающийся от скользких плиток пола.

– Среди нас кто-то есть, – сказала медиум. – Назови себя.

Комнату наполнил ветер. Такой бывает только на воде. Бумаги залетали по комнате белыми птицами. Стол тряхнуло. В дрожащем холоде он различил знакомое лицо.

Это был его кузен Анри, мокрый, бледный, стучащий зубами, синегубый. Джордж чувствовал, что в ботинки набралась вода, потом поднялась до колен, затекла в брюки.

– Назови себя, – скомандовала медиум.

Но видение лишь засмеялось.

– Я думал, ты меня любил, – сказало оно Джорджу и принялось повторять одно и то же. – Я думал, ты меня любил!

Он выскочил из-за стола и, шатаясь, пошел через дом Флойда к выходу. Ноги сминали острые травинки, он шел через большой луг к темному краю участка. Там его вырвало.

– Эй, – сказала Джастин, – вы в порядке?

Он почувствовал ее руку на спине, выпрямился и вытер рот.

– Грибы, – сказал он. – Побочный эффект.

– Говорите как знаток.

Она курила косяк.

– Вот, затянитесь, вам полегчает.

– Простите, – сказал он и взял косяк. Они спустились к ручью, потом остановились, глядя на воду.

– Что там только что произошло?

– Ничего, – сказала она. – Как по мне, чушь полнейшая.

– Вы что-нибудь видели? Почувствовали ветер?

– Нет, и ничего не видела. А вы?

– Меня что-то совсем растаращило.

– Гм.

– Я даже не знаю, кто я такой, – сказал он.

Они вышли в поле и оказались довольно далеко от дома. Они шли как солдаты, молча. Вдруг она упала на колени.

– Мне надо остановиться, – сказала она. – Нужно отдохнуть.

– Да, – сказал он. – Отдохнуть.

Они лежали рядом, будто упавшие с неба. Небо было широкое и ясное. Он закрыл глаза, в голове было как в могиле. Воздух буквально гудел – пандемониум[83] жизни, все громче звучащий в ушах.

А потом он сказал:

– Жизнь. – Он посмотрел на нее. Она смотрела на звезды.

– Нужно быть собой, – сказала она наконец. – В жизни. А иначе это все равно что не жить.

– Что?

– Не жить. Этак можно и…

– Думаю, вы красивая, – услышал он свой голос со стороны.

– Нет. – Она повернула голову и смотрела на него.

– Для меня – да.

– То есть я не красива на самом деле, но прямо сейчас – красива.