Увидеть весь мир в крупице песка…

Встреча писателей – лауреатов Ленинского комсомола

со студентами в библиотеке им. А.С.Пушкина

Олжас Сулейменов оказался серьёзным и прямолинейным, мне подумалось, что таким же серьёзным был и Лермонтов. « У-у, какой сердитый»,– сказала моя соседка таким тоном, который не допускал всерьёз его сердитость.

Когда Сулейменов читал стихи, у него чуть заметно поднимался кончик нижней губы – признак воли. Глаза у него большие, чёрные.

Критик Николай Равенский говорил с раскрытой авторучкой в руке о какой-то, может быть, новой системе, открытой этими лауреатами в литературе. Эта «система» содержит в себе узел двух культур – русской и казахской.

Ануар Алимжанов (я видел его вторично) на этот раз говорил тихо и смущённо.

Удивительно то, что когда они вошли в зал, ни у кого не хватило такта зааплодировать им.

Сулейменов читал стихи, которые напечатаны в его сборнике «Год обезьяны».

В конце встречи у меня вдруг возникла мысль взять автографы у Сулейменова и Алимжанова, причём взять их на листок, где было отпечатано на машинке моё маленькое произведение «Заря-надежда».

– Это придаст мне сил и вдохновит меня,– сказал я им, подставляя свою «Зарю-надежду».

Олжас задержался на миг, потом, расписываясь, сказал:– Пожалуйста.

Ануар же воскликнул: – Ну что вы!– так что мне стало немного неудобно.

Почему я у них, у двоих взял автографы, потом я только смог объяснить: я хочу быть и поэтом, и прозаиком!

Психологический портрет

Поэта О.Сулейменова

На первый взгляд,

Он будто сердится,

А приглядишься не спеша:

За строгим взглядом -

Трепетное сердце,

Легкоранимая

И нежная душа.

Встреча на тропе

Если первый утренний луч солнца, подобно весёлым переливам колокольчика, вселяет в нас мажорные аккорды, то сумерки навевают недоумение и смутное беспокойство. С трепетом и волнением соприкасаются два антипода – день и ночь,– трепещем и содрогаемся и мы, наблюдая эту тихую, но судорожную борьбу двух естественных состояний. Что-то таинственное, непонятное скрывает в себе эта борьба, как и всё, что находится на грани двух взаимопереходных явлений. Но это продолжается только миг. Когда же, рассекая уже опустившийся на землю мрак, улетают на запад последние, запоздалые отблески дня, на душе становится более спокойно: умиротворение приносит с собой уже вступившая в свои права ночь.

…Каждый вечер с наступлением сумерек Волохов уходил из лагеря геологов в лесостепь. Он любил ночные прогулки. Нельзя сказать, чтобы Волохов совершенно не опасался бродить один в ночи, тем более, что места здесь были дикие: на пятьдесят и сто километров по обе стороны реки простиралась безлюдная бугристая песчаная поверхность, сквозь которую одинокая река, с трудом и, извиваясь, не спеша пробиралась к морю. Не смотря на то, что ландшафт был полупустынный и угрюмый, у самой реки по обе стороны её берегов всё цвело и благоухало. Громадные раскидистые вётлы могли укрыть любого зверя от дождя и ветра, а поросли житняка, осоки и солодки обещали травоядным животным хороший корм и мягкую лёжку. Попадались здесь нередко и такие заросли камыша и тальника, что, кроме фазанов и диких кабанов, сквозь них едва ли кому удавалось пробиться. И немудрено, что после знойного утомительного дня всё живое (хищное и другое) зверьё, обитающее в этих местах, устремлялось к реке, чтобы утолить жажду и насладиться, наконец, давно желаемой прохладой.

В редких случаях Волохов не совершал ночью прогулки и почти уверился в том, что ничто ему здесь не угрожает.

Бывало даже, что он выходил в ночь, вооружённый одной лишь палкой, и всё от того, что однажды пришло ему вдруг на ум, что любой зверь должен бояться человека и для этого вовсе ничего не надо делать, потому что об этом давно уже позаботились древние предки.

«Я совсем не уверен,– рассуждал он обычно в таких случаях,– что иду сейчас невидимый каким-нибудь свирепым кабаном или матёрым волком,– я даже, напротив, глубоко убеждён, что зверь давно уже почувствовал меня и скрывается где-нибудь вот здесь, затаившись в зарослях. Но любой зверь должен бояться меня – об этом хорошо позаботился мой далёкий храбрый предок, запугав хищников». Подобные рассуждения всякий раз в какой-то мере отстраняли опасения и придавали уверенности любителю ночных прогулок.

Волохов любил наблюдать ночь, любил далеко уходить от лагеря. Иногда углублялся даже в густые прибрежные заросли кустарника и камыша с тем, чтобы, выйдя неожиданно на поляну, остановиться и, затаив дыхание, вдруг окинуть всё окружение разом. « Должен же я хоть иногда узреть и почувствовать это тихое трепетное дыхание ночи,– сентиментально рассуждал он.– Ночь… Она живёт безмятежной гармоничной жизнью, жизнью лёгких колыханий, таинственного потрескивания и освещения».