«Ужас Мой пошлю пред тобою». Религиозное насилие в глобальном масштабе

1. Борьба расценивается как защита базовой идентичности и достоинства. Если противостояние рассматривается как предельно значимое, как защита не только человеческих жизней, но и целых культур вроде сикхизма или ислама, вероятность, что он превратится в культурную войну с духовным измерением, намного выше. Как говорили мне монахи на Шри-Ланке или в Мьянме, их диатрибы против исламского меньшинства мотивированы стремлением защитить тхеравадинский буддизм и местные культуры – которым, по их опасениям, угрожает исчезновение. Аналогичным образом ирландская Смута обрела духовное измерение с легкой руки преподобного Иана Пейсли, который истолковал ее как посягательство на ирландский протестантизм, а палестинский конфликт облекся в религиозные одежды после того, как значительное число шейхов и мулл интерпретировали его как оборону мусульманской культуры в Палестине. В иных случаях сама природа оспариваемых материй – абортов или того, что «всякая жизнь священна», – нередко привлекала религиозных активистов вроде последователей «Христианской идентичности» или реконструкционистов, чье участие превратило борьбу с абортами в «невидимую брань». Или переживание личной униженности – к примеру, убежденность доктора Гольдштейна, что израильское правительство покровительствует арабам-мусульманам и унижает тем самым евреев, – способно привести к отчаянным попыткам восстановить личное достоинство и гордость за свою культуру.

2. Поражение в борьбе немыслимо. Если отрицательный исход противостояния воспринимается как непостижимый для человеческого разумения, борьба может считаться происходящей в трансисторическом плане. Некоторые палестинские мусульмане, к примеру, отказываются даже рассматривать возможность того, чтобы на арабской территории было еврейское государство. Схожим образом некоторые еврейские радикалы боятся и думать, что израильское правительство вернет библейские земли арабам. Чем больше фетишизируются и закостеневают цели борьбы, тем больше вероятность их обожествления в смысле «исполнения сказанного в Священном Писании».

3. Конфликт зашел в тупик и не может разрешиться в реальном времени на каких-либо реалистических основаниях. Вероятно, важнейшая из причин: если считается, что человеческими силами покончить с борьбой не удастся, он с большой вероятностью будет перенесен в область сакрального, где способность одержать победу всецело в руках Божьих. Когда в Ираке мусульмане-сунниты почувствовали, что постсаддамовский шиитский режим складывается не в их пользу, то стали особенно восприимчивы к идеям космического противостояния, которые распространяла «Аль-Каида», а затем – к апокалиптической битве в трактовке ИГИЛ. Когда Сёко Асахара понял, что японская полиция взялась за него не на шутку, то предпринял нечто, что теоретически должно быть расширить борьбу до космических масштабов – совершенно так же, как это сделал в Гайане преподобный Джим Джонс, который предпочел насилие самоубийства, чтобы избежать страшивших его задержания и неминуемого провала. Именно в такие моменты отчаяния, как пишет антрополог Уэстон Ла Барр, и зарождается религия. В качестве примера он приводит горькую историю о том, как в 1870 году равнинные индейцы из племени пауйютов попали в окружение кавалерии США и отреагировали спонтанным обрядом с танцами и гипнотическим трансом, ныне известным как движение «Пляска духа»[443]. Исследование Ла Барра указывает, когда именно возникает нужда в религии с ее грандиозными сценариями космической войны: в минуты бессилия, когда единственная сила, к которой могут еще воззвать люди, – это сила мифа.

Наличие любого из этих трех признаков увеличивает шансы на то, что посюсторонний конфликт будет осмыслен в космических терминах в качестве священной войны; при совпадении же всех трех это практически неизбежно. Противостояние, которое начиналось как нечто вполне земное, может постепенно обрастать признаками космической войны по мере того, как заходит в тупик, а цена поражения взмывает до небес. К примеру, до конца 1980‐х ни одна из сторон арабо-израильского конфликта не считала его «священным». Затем начался процесс сакрализации, и в глазах религиозных активистов с обеих сторон он преобразился в космическую войну.